Остров Тасмир - Валерий Язвицкий

Кроме того, мы закончили постройку улучшенного летательного аппарата, которым пользуемся и теперь для дальних полетов. Это наш «Тасмир № 1».

Из яхты Барни мы построили еще один домик, а машины и части из разных металлов пустили на переработку в необходимые аппараты, приборы и хозяйственные машины. Об этом уже забыли, так как теперь мы добываем железо из руды.

Однако, возвращаясь к третьей зиме на Тасмире, я подробнее остановлюсь на следующем.

Как-то после завтрака мы собирались на охоту.

Это было тогда, когда солнце показывалось на несколько часов каждые сутки. Поэтому мы решили, как взойдет позднее солнце, тотчас же направиться в ту часть острова, где накануне заметили следы медведя и остатки его обеда в виде полусъеденного тюленя.

Снаряжаясь, мы обнаружили, что боевых припасов у нас только на десять выстрелов. Это встревожило старика Успенского, завзятого ружейного охотника, тем более, что мы без ружей становились совершенно беззащитными.

У нас возник тяжелый вопрос: прекратить охоту, чтобы сберечь заряды на случай защиты, или продолжать, чтобы увеличить запасы пищи?

Так как дело касалось всей колонии, то мы немедленно вернулись в столовую, где всех еще застали в сборе.

Наши заявления вызвали беспокойство. Отец задумался и предложил сконструировать ружье, стреляющее при помощи сжатого воздуха, хотя и выразил сомнение, чтобы такое ружье далеко и сильно било. Кто-то предложил оставить заряды на случай защиты, а для охоты приготовить капканы и стальные луки и стрелы. Когда мы окончательно признали безвыходность положения, Семен Степаныч сказал смеясь:

— Ну, будет вас мучить. Мы с Георгием давно кое-что придумали.

Молодой Успенский быстро вышел и вынес два наших ружья, но несколько измененного типа. Во-первых, у этих ружей не было курков; во-вторых, в ложи были вделаны варины таким образом, чтобы их можно было легко вынимать для зарядки; в-третьих, впереди собачки на деревянной части под стволом был прикреплен толстостенный цилиндр с трубкой к ружейному замку и, в-четвертых, самый ружейный замок сверху имел вид круга вершка в два в поперечнике и в полвершка толщиной. Мы с любопытством смотрели на эти ружья.

— Это мы сделали в тайне, — сказал Георгий, — когда я открыл один горючий газ; я дал только взрывчатое вещество и идею, а конструкция всецело изобретена Семеном Степанычем.

Старик Успенский был обрадован и растроган до слез, — он понял, что сын приготовил ему сюрприз.

— Как же стрелять из этого чудовища? — шутил он, чтобы скрыть волнение.

Ружья были действительно довольно неуклюжи и тяжелы.

— Идемте делать испытания, — предложил Семен Степаныч, и мы все вышли из дома.

Мы установили цель шагов на пятьсот от дома, воткнув в снег доску. Старик Успенский взял ружье.

— Стреляйте, как из обыкновенного ружья, — сказал ему Семен Степаныч.

Успенский прицелился и нажал собачку. Грянул выстрел. Доска оказалась пробитой насквозь. Мы устроили овацию изобретателям.

— А вы еще стреляйте! — воскликнул Семен Степаныч.

— Да ведь нужно зарядить, — возразил я.

— Не нужно, стреляйте так же, как и первый раз!

Опять грянул выстрел. Мы были удивлены и потребовали объяснений. Оказалось, что ружья стреляют взрывами газа; что ружейный замок состоит из камеры, наполняемой газом из цилиндра через трубку, а в круге заключен барабан с пулями; что газ взрывается электрическим током от варины при нажиме собачки.

— Сколько же зарядов в барабане? — спросил я.

— Двадцать пуль, — ответил Георгий, — а в цилиндре газа на пятьдесят выстрелов.

Из дальнейших объяснений мы узнали, что газ этот — смесь двух газов в такой пропорции: один объем метана и два объема кислорода. Газ и пули подаются автоматически после каждого выстрела.

Мой отец все это слушал с нескрываемым восторгом и, обняв Георгия, воскликнул:

— Да здравствует наша молодежь!

Мы взволнованно окружили отца и с криками «ура Грибову!» подняли на руки.

— Ура, великие старики! — крикнул Георгий, и мы вслед за отцом при криках «ура» подняли на руки Семена Степаныча, потом Успенского.

Теперь все знают, что этот день послужил основой для праздника Великое Наследство, но я расскажу еще, откуда и как Георгий добыл горючий газ. Он для каких-то целей нагревал кусок каменного угля в струе водяного пара. Когда температура нагрева дошла до 100°, он заметил выделение газа метана. Он стал работать над этим газом, нашел способ выделять его из угля при разреженном воздухе, а потом установил все его свойства.

Когда он сообщил о взрывной силе газа Семену Степанычу, тот сразу увлекся блеснувшей ему идеей — устроить газовое ружье, а через три месяца ружья были готовы. Правда, они были не такие легкие и удобные, как современные, но и тогда они обслуживали нас превосходно.

При их помощи мы в тот же день убили выслеженного медведя, а до наступления полярной ночи к этой добыче присоединили еще двух…

XV

На этом я кончаю свои воспоминания и перехожу к настоящему времени.

Насколько легко и радостно мне было вспоминать о далеком прошлом, настолько тяжело мне записывать всегда непослушными и невыражающими всего словами события недавних лет.

Но и все печальное, неизбежное в круговращении жизни, я хочу, как умею, рассказать моим детям. Вырастут они и так же пройдут свой путь, как наши старшие поколения, и как мы навсегда простились у граней жизни с нашими близкими, так и они в определенный срок простятся с нами.

Вот и я переступил за пятый десяток, серебро вкралось в мои волосы, а мелкие морщинки исчертили лицо моей Люси. Время коснулось нас, как оно касается и всех.

Мне грустно сейчас. Перед глазами встает лицо умершей мамы. Это так свежо в моем сердце, хотя два года прошло со дня ее смерти…

Но что чувствует мой отец?..

Я видел его сегодня одного в вишневой беседке. Он не заметил меня. В руке его дрожала старая маленькая карточка мамы, а на длинную седую бороду сбегали слезы. Как постарел он и как одинок! Все кругом него новое и незнакомое. Один за другим сошли в могилу его современники, а через год после мамы умер последний его друг и товарищ — Семен Степаныч.

Он один теперь, как огромный памятник эпохи гигантов мысли и труда, живет на Тасмире. Многое еще связывает его с нами, уже стариками, но почти нет никакой душевной близости с новыми поколениями. Он так же тверд и крепок, его мысль так же светла, но, я знаю, — темно в его сердце.

Помню, когда умерла мама, он после похорон говорил со мной. Я подошел к нему… Я, такой пигмей перед этим великаном, не знал, что сказать ему, я не смел утешать его. Но он все понял. Он молча обнял меня и, собрав всю свою железную волю, проговорил с улыбкой: