Две остановки до чуда. Рассказы - Купцов

— Поел бы ты, Теофастус!

Алхимик оторвал безумный взгляд от книги, но тут же остановил его – не на старухе в белом застиранном чепце, а на реторте, содержимое которой уже почти выкипело.

— Лев очистится, соединясь с волком, растворяемый в философском серуме…

— Поел бы ты, что ли! – повторила старуха.

— А, поесть… – опомнился, наконец, Теофастус, — Давай, только мясо, овощей не надо, потребление растущего под землей затмевает разум адепта…

— Адепта… – проворчала матушка, направляясь на кухню, — Уже забыл, что он – благородный барон, потомок великого Карла. Адепт! Женить бы его, что ли. Может – опомнится?

— Из Нигредо в альдебо, из Альдебо в Рубедо, – бормотал Теофастус, — Солнце в противостоянии, луна на исходе, шесть планет готовы открыть сундук, как раз время – Великого делания. Или завтра, или еще не один год… Да, да, сегодня ночью – сбор Первовещества!

Алхимией занимала все мысли барона уже лет пять. Все началось с заезжего шарлатана, выдававшего себя за Великого Адепта. Разумеется – обещания превратить свинец в золото, даже демонстрация на махоньком кусочке. А больше, мол, нет, запас Эликсира истощился, надо изготовлять новый. Теофастус заплатил за все, тот бессовестный человек взял деньги, начал ставить опыты, тыкая всякий раз в толстенную древнюю книгу. Увы, целый год барон верил поднятому вверх пальцу проходимца, его губам, вычитывающим очередную мудрость из старого фолианта. Ни Философского Камня, ни золота, само собой, Теофастус не увидел, зато было так интересно! Барон прожил тот год будто в каком–то волшебном мире, о тусклых годах бесцельной жизни в замке до приезда Великого Адепта и вспоминать не хотелось. Крах наступил неожиданно. Дело было в том, что Теофастуса, еще мальчиком научили читать и писать. Благородно рожденным это без надобности, но такова традиция их рода, ведь на гербе баронов – свиток и перо. А дело было так. Теофастус стоял за спиной алхимика, когда он вслух зачитывал очередную фразу из книги, ведя пальцем по строке. Теофастус слабо понимал латынь, но он мог прочесть по буквам любое слово, знал, как оно звучит. И в какой–то момент рыцарь осознал, что перед ним – жулик, ведь написано одно, а произносится – совсем иное! Барон вспомнил другую древнюю науку – как добиться правды от проходимца. Оказалось достаточным раскалить на огне ржавые клещи – прямо на глазах связанного «Великого Адепта» – и тот во всем признался. Все просто – алхимик был неграмотен. Когда–то в юности он прослужил три года у настоящего Адепта, молодая голова запомнила множество фраз, а уж составлять смеси помощник алхимика обучился в совершенстве. Барон хотел повесить проходимца, но потом вдруг вспомнил, в сколь безоблачно–счастливом состоянии пребывал последний год. И – всего лишь прогнал мошенника, даже не выдрав. А книгу, как оказалось – украденную у того, настоящего Адепта – оставил себе. И начал читать…

Прошли годы. Теофастус почувствовал в себе силы совершить Великое Делание. Осталось выждать благоприятного сочетания небесных сфер. Это случится сегодня ночью! Да, этой ночью можно собрать Эманацию — то, из чего путем долгих и сложных дистилляций числом двадцать восемь должен получиться Камнень, а уж дать ему созреть, пытая огнем две недели, он сумеет…

Прошло полгода. Теофастус совсем иссох, лицо посерело, одни глаза и остались. Но какое это имело значение? Ведь решающий момент близок, Великое Делание завершается, вот оно, на дне огромной, пара футов в диаметре, реторты – бесцветная, и, одновременно, играющая всеми цветами радуги Душа Камня. Кажется, она и веса не имеет, но не улетучивается, над стеклянным дном висит, как облачко. Даже запах в лаборатории почти выветрился, будто Эликсир даже через стекло реторты очищал все вокруг!

— Слово… В начале было Слово! Как же я забыл, надо произнести Слово! – спохватился Теофастус, еще секундой назад чувствовавший себя Великим Адептом – и растерявшийся сейчас, как неофит первого года, — Слово… Господи! – алхимик поднял серые глаза к потолку, как к небу.

Нечто на дне стеклянного сосуда завертелось, брызнули искры, клок бестелесной сущности начал формироваться в некую фигурку, отдаленно напоминающую человека – ножки, ручки, голова. Но все такое нечеткое, будто заготовка!

— Что же это? Я ведь все сделал правильно, но это не Элексир! Я не гомункулуса делал, а Камнень, в чем же дело? – чуть ли не взвыл Теофастус, — Или все дело в том, что я не сказал Слова? Что же делать, что делать?

Становилось все яснее, что труд многих месяцев был истрачен зазря. Бедный алхимик обхватил руками голову, с тоской взирая на происходившие изменения. Наконец, его лицо чуть прояснилось.

— Пусть будет гомункулус. Ведь маленького слугу могли изготовлять в реторте только Великие Адепты. Значит и я – Великий! Великий Адепт Теофастус! Я напишу свою книгу. А философский камень – я его сделаю в следующий раз. Но в чем же ошибка? Господи! – выкрикнул барон в новом приступе отчаяния.

Формирующийся гомункулус аж вздрогнул от последнего слова алхимика. Теперь и ручки, и ножки стали вполне четкими, розовенькими, стремительно сформировалось и лицо маленького человечка – это был старик с белой бородой, опускавшейся до самых ног. Одет он был в нечто, напоминающее рубаху, тоже белоснежно–белое, с длинными рукавами. А каков взгляд! Да эти глаза–бусинки просто метали молнии! Теофастус даже поежился. Но отступать было поздно.

— Я нарекаю тебя… Я нарекаю тебя… – второй раз за эту несчастную ночь барон споткнулся на слове, ему никак не удавалось выдумать имя.

— Как смеешь ты, смертный сын Адама, нарекать именем Господа своего? – пропищал гомункулус.

— Ты – гомункулус, и я тебя создал, а теперь надо дать моему слуге имя, — в голосе Теофастуса чувствовалась неуверенность.

— Ты во власти Сатаны, грешник! – донеслось из реторты, — Но тебе выпало великое счастье, ты лицезреешь Господа Бога своего. Встань же, сын мой, на колени, уверуй в Истину, ведь я и есть она!

— Господа?! Сумасшедший гомункулус, ты кощунствуешь! Истинно – сатанинское отродье. Надо быстрей от тебя избавиться… Где же это в книге? Убить…

— Воистину, грехи твои безмерны, смертный, — реторта лопнула, старичок начал расти, как на дрожжах, — мало того, что с твоих губ слетали оскорбления в адрес Создателя, теперь ты еще и надумал убить Бога! Несчастный! Всевышний бессмертен, он существовал всегда и пребудет в вечности!

— О Господи! – это воскликнула матушка, явившаяся на шум, мгновение – и старческие колени подогнулись, старая женщина взвыла, — О великое счастье, лицезреть лик твой, о Господи!

— Это у меня немного не то вышло, это гомункулус… – пролепетал Теофастус.

— Пади же на колени скорей, неразумный, ты во власти Сатаны, если не узнаешь Господа своего! – заверещала матушка, бедная женщина подползла на коленях к алхимику и попыталась пригнуть его.

— Смотри, безумец, эта женщина сразу признала меня, — прогремело откуда–то сверху: голова старика уже пробивала потолок, — и быть ей новой святой! А тебе – место в гиене огненной, в вечной муке за грех твой безмерный. Ты восстал против Господа своего, и нет тебе прощенья! Эй… Уберите…

Прямо между ног бедняги Теофастуса лопнул пол, трещина стремительно расширилась, пахнуло серным жаром. Алхимик, ноги коего теперь до нельзя раздвинулись в стороны, попытался удержаться, помогая взмахами рук сбалансировать тело. Из трещины показались рогатые головы, на серо–буро–малиновых мордочках – живейшее любопытство.

— Этого – к нам?

— К вам, к вам, донесся трубный глас.

— Ну, поволокли, что ли!

И Теофастуса потащили. Он некоторое время поупирался, его сдернули за ноги вниз, но бедняга завис, цепляясь руками за краешек лопнувшего пола. Но тут трещина в земной тверди начала сходиться, Теофастус сообразил, что сейчас ему прищемит ручки – и спрыгнул вниз, сам.

— Это ж надо: живого – и в преисподнюю, — черт, скрипевший гусиным пером в большой книге, почесал в затылке.

— Ну и что ж? – перебил писаря один из тех, кто держал сейчас Теофастуса за шкирку, — Брали которых святых живыми на небо, а мы – чем хуже? Ты давай, пиши, думаешь, мне легко его держать?

Жизнь Теофастуса в аду постепенно налаживалась. Если бы здесь все делали бы так, как положено: ему было бы не совсем приятно — пытки огнем и все такое прочее. Но лень, как известно, наперед нас родилась. И не только нас, но и чертей! Понятное дело, куда интересней играть в кости или бегать по девкам, нежели слушать в который раз вопли грешников. Так что за дело бесы принимались только при появлении высокого начальства – просто хватали первого, попавшегося под руку, да начинали пытать. Не так, чтобы очень – садистов в бесах не держали, хороший специалист не может любить свою работу по определению! Ну, а в остальное время просто выставляли дежурного оральщика – чтобы слышно было: работа идет. Теофастус был не дурак, все время ссылался на то, что голос охрип, сидел в устроенной для него чертями лаборатории, да не высовывался.