Шестой этаж - Лазарь Ильич Лазарев

Бондарев привел в газету Бенедикта Сарнова, переманив его из «Пионера». Для этого журнала такой одаренный литератор, уже тогда много умевший, был слишком большой роскошью, его высокий КПД оставался там по-настоящему невостребованным. Бондарев хорошо знал Сарнова, они вместе учились в Литературном институте, были однокурсниками. Кажется, Бенедикт был самым молодым на их курсе, он поступил в институт после школы, у всех остальных за плечами была служба в армии, фронт. Он был начитаннее, образованнее, учеба давалась ему гораздо легче, чем однокашникам, у которых свинцовый ветер войны выдул из памяти многие школьные знания. К тому же они прилежнее занимались писанием собственных сочинений, чем чтением положенных по вузовской программе книг. Во всем остальном, кроме учебы, однокашники-фронтовики относились к Сарнову покровительственно, как к младшему в семье, которого положено опекать и защищать.

Когда однажды студенческая компания по какому-то поводу «гудела» в ресторане и кто-то из другой компании стал вязаться к Сарнову или это им покаялось - установить нынче истину невозможно, они решили проучить его реальных или померещившихся им обидчиков. Завязалась довольно свирепая драка - с порванными рубахами, разбитыми носами, милицией - драка, главными действующими лицами которой были Григорий Поженян и Бондарев. Так как Сарнов был не столько участником стычки, сколько оберегаемым объектом, рубашка у него была цела, очки не разбиты, фонарей не наблюдалось, а главное, в отличие от всех остальных участников потасовки он был трезв, в отделении милиции сочли студентов Литинститута стороной потерпевшей, подвергшейся хулиганскому нападению, и с миром отпустили их домой. Эту историю в подробностях - главным образом юмористических, правда, не во всем совпадающих - по отдельности мне рассказывали трое ее участников. В несколько претворенном творческой фантазией виде она даже получила отражение в их художественных произведениях.

Инну Борисову позвал в газету я. После университетской аспирантуры она еще никуда не устроилась, не так это было просто, и что-то делала по заданиям «братишек», этим кормилась. Ее материалы показались мне толковыми, работала она быстро, ориентировалась в литературных делах неплохо - я представил Борисову начальству, и ее взяли. Инна была единственной представительницей слабого пола в отделе, если не считать ее тезки Инны Ивановны Кобозевой, нашего секретаря, которая свою должность занимала с незапамятных времен и которую несолидность новой команды шокировала. Действительно рядом с этой красивой, седовласой, всегда одетой с иголочки, умеющей себя вести дамой все мы выглядели шпаной. Главные ее претензии по поводу того, что происходило на нашем этаже, были ко мне. Она упрекала меня за то, что я, как она выражалась, «не поставил себя, как надо», «распустил всех этих босяков» (Инна Ивановна была одесситкой). Особенно ее тревожило (справедливости ради должен сказать, что она тревожилась больше всего за нас) и возмущало, что у нас всегда полным-полно посторонних, «настоящий проходной двор», как говорила она.

А у нас и в самом деле возник своеобразный клуб, куда приходили по делу и без дела, потрепаться, узнать новости и просто время провести в приятной компании. Назову хотя оы нескольких наиболее частых посетителей нашего «клуба» - это Наум Коржавин и Борис Балтер, Илья Зверев и Макс Бременер, Лев Кривенко и Борис Слуцкий, Камил Икрамов и Евгений Винокуров, Фазиль Искандер и Владимир Корнилов, Владимир Войнович и Феликс Светов, Василий Аксенов и Виктор Гончаров…

Приятель нашего сотрудника, приехавший из провинции, - не помню его имени, мы его прозвали Рыжий,- провел у нас в газете весь свой отпуск, являясь каждый день как на работу. Он так обжился, так освоился, что чувствовал себя как дома. Когда вернувшийся из отпуска Бондарев, которого он до этого не видел, несколько раз заглянул в дверь, спрашивая то ли Сарнова, то ли Рассадина, Рыжий решил, что надо поставить на место этого назойливого посетителя.

- Вы с ним договаривались заранее? - строго спросил он.

- Нет,- ответил растерявшийся Бондарев.

- Надо предварительно договариваться о встрече, а не заглядывать каждую минуту,- отчитал его Рыжий.

Не зная, что и думать, Бондарев явился за разъяснениями ко мне:

- Кто это такой строгий сидит у нас?

«Это уже не редакция, а бильярдная»,- в сердцах говорила Инна Ивановна, имея в виду носившее характер эпидемии увлечение шахматами. Появлялся в редакции Борис Балтер - усаживались за шахматы. Возникал Владимир Корнилов - тут же доставалась шахматная доска. Почему-то предметом, вызывавшая особое негодование Инны Ивановны, были приобретенные на деньги месткома шахматные часы, это ей казалось самой крайней степенью распущенности. Я же вполне сознательно санкционировал эту покупку, считая, что в комнате, где шли шахматные баталии, станет немного потише, прекратятся споры на высоких тонах: «Ты слишком долго думаешь над этим ходом! Так не играют!» - «А ты сам целый час думал в той партии!» К сожалению, часы не ликвидировали постоянных препирательств на другую больную тему: «Ты уже третий ход берешь назад!» - «Не третий, а второй! А ты тоже два раза брал!» Впрочем, главный вопрос, который горячо обсуждался за шахматной доской, к шахматам отношения не имел. Выяснялось, надо ли было брать Зимний дворец.

У Инны Ивановны были свои, долгой службой выработанные представления о дисциплине и субординации, которым наше вольное, а иногда и бесшабашное поведение никак не соответствовало. Да, у нас можно было в рабочее время играть в шахматы, можно было прийти в редакцию позже или уйти раньше, можно было в середине дня умотать куда-то по собственным делам, разумеется, предупредив меня. Но когда надо было сидеть, дожидаясь опаздывавшим контрольной и прессовой полос, никому и в голову не приходило заикнуться о том, что в ЦДЛ в это время крутят знаменитый итальянский фильм и вряд ли будет другой случай его посмотреть. Когда надо было что-то срочно отредактировать или написать, не только шахматная доска не открывалась, все неотложные домашние дела и собственная литературная работа откладывались. В общем, сам собой у нас сложился неписаный кодекс поведения, без которого настоящая команда не может существовать.

Но вернусь к Инне Борисовой. Для «акклиматизации» в газете ей потребовалось совсем немного времени, она быстро впряглась в редакторскую лямку и тянула ее наравне с другими, не требуя никаких послаблений как единственная леди в мужском коллективе, - когда надо было, сидела в газете допоздна, срочно писала в номер, без посторонней помощи укрощала разбушевавшихся «чайников». И так привыкла к атмосфере мужской компании, что даже научилась не реагировать, пропускать мимо ушей, когда возбужденные спором коллеги переставали следить за чистотой своей речи. Особенно часто крепкие выражения срывались с языка у нашего «внештатника»