Деревянные башмаки - Казис Казисович Сая

— Нет, нет, не завтра, а уже сегодня, потому что первые петухи пропели о начале нового дня.

Ясное дело, важно, что у человека внутри — чтобы не шелуха была, но и костюм вещь немаловажная. Вчера еще Гинтаутас казался косолапым шалопаем, увальнем, как обзывала его Алдуте. Девчонки обходили его стороной, будто это дупляк с оттопыренными сухими ветками, боясь порвать юбку, а сегодня только зырк-зырк, верть-верть да шу-шу-шу: красивый парень этот Гинтаутас — костюм с иголочки, ботинки сверкают, рубашка снежной белизны.

На дворе сеет мелкий холодный дождик. Жаль костюма, но поношенная, драная одежда способна сразу испортить весь вид. Пусть его, Гинтас может и под елкой поторчать.

Кто-то идет. Под зонтиком, лица не разглядишь. Нет, скорее всего, не она. Алдуте не ходит вперевалочку, как утка. Алдуте как косуля. Нет, не Алдуте…

Вон, вон она!.. Но кто это с ней? Может, она нарочно пригласила какого-нибудь знакомого? Нет, слава богу, не она. Толстуха какая-то. Алдуте та потоньше.

Дождь добирается до Гинтаса и под елкой припускает сильнее. Да, плащ бы тут, конечно, не помешал. В такую непогоду и Алдуте может не прийти. И косули, чего доброго, прячутся где-нибудь в чаще…

Она! В молодых елочках мелькает прозрачный целлофановый плащ. Девочка глядит в сторону мостика, надеясь увидеть там Гинтаутаса.

— Алдуте! — окликает он. — Я здесь…

— Ого, какой ты нарядный!.. — сразу же замечает Алдуте. — Тетрадку не забыл?

— Вот она, в кармане…

— Так, может, сразу и отдашь?

— Отдам, конечно… Пошли, торжественная часть уже кончилась. Слышишь музыку?

— Знаешь что, Гинтас, — сказала Алдона, держа его за пуговицу пиджака, — верни лучше сейчас. Я и так столько переволновалась за эти два дня… Отдай тетрадку, и пошли.

Она смотрела на него такими умоляющими серыми с голубизной глазами, так ласково прикоснулась к его пиджаку… Как та косуля, что впервые робко потянулась к Гинтасу мордашкой и вырвала из его ладони пучок клевера. Гинтаутас без колебаний вытащил тетрадь и протянул девочке:

— На. Спрячь и никому не показывай.

— Спасибо за совет… — Алдуте ловко схватила записи и на ее лице мелькнула злорадная усмешка. — Я сказала «пошли», но не сказала, что на танцы. Мог бы, конечно, и проводить, но раз уж на дворе дождь, могу сказать и тут: никогда я с тобой не буду танцевать и дружить, Гинтас. Никогда! Прощай! Спокойной ночи!

Гинтаутас хотел сказать ей что-то, но Алдуте, не слушая его, разорвала тетрадку пополам, потом еще и еще раз надвое, швырнула обрывки в речку и, накинув на голову белесый плащ, побежала к дому, так ни разу и не обернувшись.

А Гинтас еще долго стоял, опершись локтями о перила, и смотрел, как быстрая речка полощет пестрые обрывки бумаги и развешивает их для просушки на прибрежном лозняке.

ДЕРЕВЯННЫЕ БАШМАКИ

Что мне делать, друзья, если ботинки мои за зиму совсем развалились? Сапожники чинить не берутся. Говорят:

— Пора новые покупать, молодой человек.

Легко сказать — новые. До стипендии еще далеко, а того, что у меня есть, на хлеб да маргарин не хватит.

Пранас, наш заядлый танцор, уже научил меня и польку танцевать, и вальс «с приставкой», и «цвинг». Правда, вальс у меня только в одну сторону получается. Хорошо еще, что Пранас подбадривает:

— Крути, — говорит, — девушку в одну сторону, скорее голову закрутишь…

Так вот, братцы, для танцев добрые подметки требуются и ужин посытнее, а у меня сало кончилось. Того и гляди, сойдет снег и развезет землю, и как раз в это время разъехались мои видавшие виды солдатские ботинки. И я теперь хожу в Пранасовых башмаках на деревянной подошве. Не скрою, огромные они, как салазки, зато я в носок бумаги натолкал, а из-под брюк их вообще от настоящих ботинок не отличишь.

С Пранасом Рупейкой мы живем в одной комнате и сидим за одной партой. Он у нас самый большой, а я самый младший и самый мелкорослый из ребят. Пранас темноволосый и уже бреется, а я белобрысый, оттого и мои усы незаметны. Наше неравное с ним положение усугубляется еще и тем, что у Пранаса целых три пары ботинок. Но на занятия он все равно приходит в этих, с деревянными подметками. Ботинки-то нынче на вес золота.

Верно люди говорят, безвыходных положений не бывает. Одолжил я у Пранаса башмаки на деревяшках и поехал к дяде Игнатасу за подмогой.

Съездил я, нельзя сказать, чтобы уж очень неудачно, тетя снова дала мне с собой хлеба и сала, а дядя, зажав в тисках два березовых полена, выстругал мне новенькие десятидюймовые клумпы — правда, несколько великоватые.

— Навырост… — сказал Игнатас.

Еду я поездом назад и думаю: как же мне первый раз в этих деревяшках на глаза товарищам показаться? Ведь никто во всем техникуме клумпы не носит. А ребята из Аукштайти́и или Сувалки́и, наверное, их и в глаза не видели. Будут эти окаянные клумпы стучать, все станут пальцами на меня показывать и со смеху помирать. Со временем, чего там, привыкнут, но в самый первый-то раз?..

Приехал я рано утром. До занятий оставался целый час. Показал я Пранасу клумпы и говорю:

— Может, их чернилами покрасить, а?

— Не глупи, белые куда лучше.

А сам — я ведь вижу — хихикает про себя, в глазах озорные бесенята скачут. Как же, вид у меня в клумпах на толстенной подошве и впрямь внушительный: и без того коротковатые штаны точно стали еще короче, из-под них видны заштопанные серыми нитками черные носки, а уж светлые березовые клумпы — корабли кораблями. Кажется, мог бы в них и по морю скользить. А едва я на цементный пол ступну или по лестнице наверх пойду, как они цок-цок, будто верхом еду.

Прокрался я на цыпочках в класс раньше всех, поджал ноги под партой — сижу, жду звонка.