Прекрасные деньки - Франц Иннерхофер

В сенях он окончательно решил: работать и в самом деле не будет. Он поднялся в комнату, посмотрел из окна на огромный участок, который он утром скосил на тракторе, перевел взгляд поближе, увидел фигуры поденщиков, услышал тарахтение трактора перед домом, женские голоса со стороны лехнеровского подворья, шум ворошимого сена и шаги на лестнице. Шаги приближались. Хозяйка. Хочет поговорить по-хорошему. Интересно, постучит ли в дверь? Так и есть, в самом деле стучит. "Войдите!" И чего это он вдруг взъерепенился? Йорг не хотел плохого. В конце концов он же будет хозяином. Холль качнул головой и сказал, что для него Йорг всего лишь двенадцатилетний сопляк. Не надо тратить время, уговоры бесполезны.

В белой рубашке, серых брюках и гимнастических тапках он пересек участок корзинщика и, усевшись в теньке на скамейке, смотрел на расстилающееся внизу большое поле, с которого, несмотря на изрядное расстояние, доносился запах свежескошенного сена. Когда-то он часто таскал с горных склонов, минуя поля и изгороди, бидон с родниковой водой и то здесь, то там слышал благодарные слова от людей, приникавших к холодной влаге, теперь же все это казалось ему смешным и нелепым. Сколько людей проходило перед его мысленным вздором. Внизу он видел Убийцу, забиравшегося в сенной сарай, и хозяина, прыгнувшего на воз с сеном. А вокруг были знакомые дворы, брошенные пару лет назад не желавшими утруждать себя молодыми крестьянами, и при этом он думал, что все могло бы быть иначе.

От молитвы он и вовсе отвык. Теперь в усадьбе, как в домах священников и рабочих столовых, к обеду подавали мясо. Хозяин уже не мог поступать по-другому. Берта перечисляла хозяйке места работы, которые ей якобы предлагали. Выпивоха объявил о своем намерении уйти из усадьбы вместе с Кофлером и Холлем перед самым сенокосом. Кофлер, Берта и Холль держались вместе, а Убийца одобрял их. Холль не спрашивал, сколько надо скосить, спрашивал только где. Под вечер у него часто шла носом кровь, так как он выполнял самую тяжелую работу, ведь тем самым он поднимал себе цену и давал большую свободу слова. С сеном управлялись до позднего вечера. В шесть начинали и в шесть кончали, в субботу не работали при плохой погоде, а в воскресенье не выходили вообще. Двенадцатилетний Йорг еще раз попытался задать работу Холлю и Кофлеру, решил как следует втолковать, как им красить силосный бункер. Холль выслушал, взял канат, обвязал им Йорга, помог спуститься вниз, следом спустил лак и кисти и посоветовал немедленно начинать красить.

После этого он отправился к хозяину и сказал, что на сегодня с работой покончил, а если его двенадцатилетний сынок не покрасит бункер, он, Холль, больше ни к чему вообще не притронется. И еще посоветовал не держать его за идиота. Пусть выбьют из своих голов привычку помыкать им как рабочей скотиной. Он добавил бы кое-чего еще, но не стал, поскольку им опять овладело чувство, что он должен убить хозяина. Он смог лишь подняться наверх, переодеться и уйти из дома в деревню, где людей побольше.

По вечерам он ездил иногда с Альфредом Кофлером на верхнее пастбище и навещал там Германа Клейна. Запивая красным вином козье жаркое, он жаловался на поденщиков, которые сами себя ни в грош не ставят, выслушивал то, что говорил про него Клейну хозяин, и сам делился услышанным от либстальца: хозяин рассказывал ему и другим истории из его, Холля, детства, чтобы заново пресечь попытки освобождения. Он долго не мог в это поверить. Потом начал все-таки верить, хотя и не хотел, в конце концов поверил окончательно и стал мало-помалу проникаться непреодолимым отвращением. Однако же все это казалось просто невероятным. Ему передавали все больше назидательных историй, которые должны были показать тщету всяких попыток расстаться с усадьбой.

Механик, слесарь или кузнец. Эти профессии были ему более всего по душе. Он знал одну большую механическую мастерскую. Были на примете кузни и слесарни, но все они отпадали потому, что мастера в сговоре с хозяином не давали за здорово живешь лишать себя из-за ученика возможного приработка. Кроме того, ему нужно было такое место, где он мог бы и есть, и спать, да к тому же и зарабатывать побольше, чем обычно отдают за обучение. Еще ему очень не хотелось быть мальчиком для битья и чувствовать на себе тяжелую руку мастера или кулак подмастерья. Мастер-механик посмеялся над ним: что, мол, парень, от хозяина охота удрать?

Лео тоже поднял Холля на смех, когда тот рассказал о своих планах, но Лео хоть пообещал поспрашивать знакомых подмастерьев. Кофлер тоже подыскивал место ученика, тем же были озабочены и многие родители, да и немало крестьянских детей испытывало смутное беспокойство из-за того, что не имеют профессии и сознавали неизбежность расставания с родным домом, так как он обещан одному-единственному наследнику. Кофлер мог по крайней мере ничего не скрывать от своей родни, а Холль вынужден был действовать тайком, чтобы перехитрить хозяина. Скототорговцы, крестьяне, соседи, священник, владелец лесопилки и многие еще наблюдали за ним, а потом, словно между прочим, сообщали хозяину, что Холль плясал в капрунерском кабаке, что в начале августа его видели на мопеде с каким-то парнем между Миттерсиллем и Холлерсбахом, видели шагающим через Вальхен, а еще он был в Нидернсилле. "Тысяча глаз доктора Мабузе".

Холля, как и прежде, считали принадлежностью хозяйского владения, хотя в кадастре он не значился, а был лишь внесен в список соцподопечных, однако в разговорах как-то само собой подразумевалось, что его тело и мускульная сила — собственность усадьбы 48 и никто не имел права оттягать у хозяина это молодое тело, отобрать какую-то часть его имущества, а он все не хотел признавать, что Холль обладает собственным телом, что все яснее и яростнее дает понять хозяину: оставь же меня, наконец, в покое. Не имеет хозяин права на его тело, никогда не имел. Он просто присвоил его себе, как когда-то дед поступил с Морицем. Помимо тела, были голова и глаза, глаза Холля видели тело Морица, под которым все больше подгибались колени, и в доме поговаривали, что он уже никуда не годится. Нечто вроде ковыляющего распятия, от которого желают избавиться. Вся жизнь в хозяйском концлагере, а теперь лишь кожа да кости, полупереваренная пища вываливается прямо в штаны.

Под палящим солнцем на возах с сеном Холль не один час допытывался у хозяина, есть ли какой смысл в том, чем живут на усадьбе 48? Ответа он не получил. Весь мрак, который уже сгущался вокруг него, с одной стороны, забавлял Холля: вся его дальнейшая жизнь мыслилась здесь только на тракторе, а с другой — немного кружило голову, стоило ему подумать о том, что, возможно, он все же найдет место ученика.

Потом появилась еще и мысль обратиться в газету. Полицию он исключал, поскольку не мог себе представить, чтобы начальник участка из-за него лишил себя бесплатного мяса, кроме того, история с Биндером все еще была для Холля как кость в горле. Епископа тоже нельзя принимать в расчет. "Разбежится епископ хлопотать насчет места, если меня священник проклял! Раз такое дело, то и Папа Римский не поможет. Соцопека исключена. Бургомистр тоже, он приятельствует с хозяином. Но как же пробиться в газету?" Он поехал к Клейну и спросил, не может ли помочь профсоюз. Если в скором времени не удастся найти место ученика, Холль готов обратиться в газету. А то гоняют, как собаку, хватит, надоело.

Они отправились к вильдбахским баракам. Герман рассказал Холлю, чем это может грозить. Профсоюз, объяснил он, служит только для подстраховки. За свои права человек борется сам.

— Клюнут ли на это дело газеты? — размышлял вслух Клейн. — Впрочем не исключено.

Но в вильдбахской столовке он вновь усомнился в том, что газеты вступятся за Холля, ведь их и самоубийства-то не очень волнуют. Бок о бок с ними за бутылками пива сидели крепкие мужики. А не хотел бы он для начала поработать на железной дороге, а через пару лет пойти в ученики? Это предложение никак не заинтересовало Холля. Не будет он гробить еще два года. Скорее уж раздобудет ружье и превратит в решето всю усадьбу. Его мечтания принимали уже боевой характер.

У Холля голова от счастья идет кругом, ведь в тот же день он договаривается с одним молодым мастером и с трудом верит, что в жизни может случиться такое, он снова говорит с Кофлером. И его удивляет не столько то, что Кофлер передает ему место ученика, сколько отношение мастера, который берет его сразу, без сомнений и колебаний.

Он одолжил у Кофлера старый фибровый чемодан, прошелся с ним по Хаудорфу, долго стоял у окна комнаты, оглядывая хлева и конюшни. Он видел внизу хозяйку с ведрами, шедшую поить свиней, слышал знакомые голоса, все звучало так ясно, будто он погружался в безвоздушное пространство. Грубошерстные штаны, в которых он проходил зиму, носки, рубашки, брюки, тужурки.