Кёсем-султан. Величественный век - Ширин Мелек

«Всякие» особенно не возражали, тем более что бойцом Аджеми и впрямь оказался отменным, не чета Челику. Даже Догана с Карталом он мог удивить. Все-таки великая это вещь – приказ султана! Мальчишку честно выбирали, из всего Эндеруна отыскали наилучшего. Ну и самого строптивого, от которого седобородые, в прошлом обильные подвигами, а ныне великие животом наставники избавиться были только рады. Зато выгнать себя не даст, вот уж это совершенно точно! Пророком не надо быть, чтобы с уверенностью сказать: выгнать себя этот аджеми-оглан не даст, скорее костьми ляжет. Все в точности как султан велел.

Вот пускай теперь шахзаде отдуваются!

Что вы говорите, правоверные? Не отдуваются, а в полном восторге? Ну надо же, как переменчив нрав у юных шахзаде!

Настороженней прочих новичка приняли девушки. Оно и понятно, с какой стороны ни погляди. Во-первых, новый мужчина чуть ли не посреди гарема. Тут и к старым-то насилу привыкли!.. И пускай Доган с Карталом – воистину сокол и орел среди мужчин (ладно, среди мальчишек), – но это тем более повод порядочным девицам проявлять осторожность, а тут еще этот Аджеми!

С одной стороны – жаль его. Оно, конечно, странно – жалеть здоровенного лба, неразговорчивого, но спокойно-упрямого, цельного, будто кусок лучшей стали, из которой куют лучшие клинки. А с другой, как вспомнишь способ, которым они куются, клинки эти… Кое-чем янычары схожи с изнеженными гаремными наложницами: и тех, и этих вынуждают отречься от имени, родины и веры. Принять иное, словно имя, вера и родина – это одежды, которые можно скинуть, надев другие. Словно можно отречься, не сломавшись.

А если можно, если иное прирастает к тебе, будто вторая кожа, проникает корнями в самую сущность твою, вытеснив тебя прежнего, – так это другой уже человек получается. Совсем другой.

И безболезненной перековка не бывает никогда. А уж что она сделает с человеком, изломает вконец или заставит воспарить над собой и своей сущностью – это от человека зависит, и только от него.

Ну, еще и от Аллаха, конечно же. Ибо Аллах велик.

Одним словом, ничего особо хорошего Махпейкер и Башар от появления Аджеми в их маленькой дружной компании не ожидали. И как выяснилось, зря, очень зря.

Хотя, увидав девушек, Аджеми, честно признаться, вытаращился на них, словно на небывальщину какую, доселе не виданную. За что был тут же нещадно высмеян злоязыким Яхьей и Ахмедом, увидавшим в пришельце себе противника в борьбе за женское сердце.

Ну, то есть это так Хадидже сказала, когда впоследствии узнала новости. Заслужив тем самым дружный смех своих подруг.

Ахмед – и ревность? Да скорее уж море раздвинется перед юным шахзаде, как перед известным пророком, чем Ахмед вообще посмотрит на свой гарем как на женщин!

– И друзей себе подобрал таких же! – сквозь смех, утирая слезы, рассказывала Махпейкер. – Доган хотя бы на Башар заглядывается…

– Ничего он не заглядывается! – густо покраснев, выкрикнула Башар.

– Да ну? А как же тот разговор?

«Тот разговор» случился неделей ранее, и начала его девушки не слыхали. Подоспели уже к финальной части – и тут же быстренько спрятались за занавески, дабы не упустить ничего и затем всласть между собой об этом посплетничать.

А послушать было о чем. Ахмед наскакивал на Догана, который вяло отбивался и, по мнению Махпейкер, скорее подтверждал догадки своего господина, нежели опровергал их.

– Да не нравится она мне! О каком вообще «нравится» может речь идти? Эта девушка принадлежит тебе, шахзаде, и никогда я не вел себя с ней, выходя за рамки дозволенного…

Показалось – или Башар побледнела, а затем румянец залил ее щеки?

– Не вел, говоришь? Так почему же всегда стараешься первым встать там, где ей нужно подать руку? Почему не сводишь с нее на тренировке глаз, хотя твой противник вовсе не она, а я или Яхья?

– Просто она коварна! Никогда не угадаешь, что учудит в следующую минуту!

– Ох, как ты прав, серебряный рыцарь, – загадочно, но при этом, вне всяких сомнений, зловеще прошипела Башар, сузив глаза. Махпейкер мягко взяла подругу за руку, умеряя ее пыл.

– Конечно, коварна! – расхохотался Ахмед. – Как и все женщины, которые крадут сердца мужчин, а затем смеются над нами, непонимающими и униженными. Но помни, еще чуть ли не тысячу лет назад Безумец сказал:

Ты найдешь ли, упрямое сердце,свой правильный путь?Образумься, опомнись, красавицу эту забудь.Посмотри: кто любил, от любви отказался давно,Только ты, как и прежде,неверной надежды полно…[2]

В ответ раздался тяжелый вздох Догана. Махпейкер и Башар замерли. Неужели они и вправду сейчас услышат признание?

– Я помню, чем завершилось это стихотворение, шахзаде. Но ко мне его применить невозможно. Ибо сказал поэт:

О виночерпий, до краев наполни мой бокал!Она священна, я ж святынь ничем не осквернял[3].

– Глупости все это, – прошептала Башар, отвернувшись. – Они просто соревнуются в стихосложении, ты сама это видишь.

Махпейкер лишь плечами пожала. Ей-то казалось совсем иное: что в беседе двух юношей натягивается небесная тетива, чтобы пустить стрелу и ранить чье-то сердце, возможно, сердце ее милой подруги. Но ответить так Башар, и без того рассерженной, она не посмела бы.

– Разве любовь нуждается в осквернении святынь? – расхохотался между тем Ахмед. – Да и если мы с тобой говорим о рамках дозволенного, то разве когда-либо это останавливало любящие души? Ибо сказано:

Мучительница велела замолкнуть устам поэта,Но сладостность искушеньяеще возросла от запрета[4].

– Это старинные стихи, – почти против воли ласково произнесла Махпейкер. – Они не соревнуются в стихосложении…

– О да! Они просто вспоминают все, что попадалось им когда-либо записанным на клочке бумаги или пергамена! – Башар раздраженно дернула плечом. – С меня довольно этих бредней! По-моему, очевидно, что этот добродетельный юноша совершенно в меня не влюблен.

Махпейкер хотела что-нибудь ответить, но замерла, поскольку Ахмед с усмешкой закончил свою речь:

– В общем, запомни, друг. Ты дорог мне, как могли бы быть дороги родные братья, если бы по воле судьбы я не появился на свет потомком Османов. Впрочем, поглядим, возможно, жизнь еще улыбнется благосклонно и Яхье с Мустафой… Но пока даже не думай глядеть в сторону этой девушки! Сдержи свое сердце, и впоследствии, когда я стану султаном, ты будешь вознагражден тысячекратно.

– Вознагражден? – Голос Догана звучал тускло и невыразительно. – О чем ты, господин мой? Твоя дружба – лучшая мне награда!