Поют черноморские волны - Борис Крупаткин

«Первым советским боевым друзьям от румынского друга. После войны Тудор Чореску ждет вас на Жиу!»

Письма писались разными почерками — видимо, Тудор диктовал их новым русским фронтовым друзьям. Но последние строки он неизменно писал сам: старательно выведенные русские буквы передавали румынские слова сердечного привета: «Ла реведера!» (до свиданья), «Паче!» (мир), «Приетение!» (дружба).

Сколько лет минуло с той военной поры? Многих близких потеряли мы безвозвратно, но многие нашли и находят друг друга через десятилетия, и мы уже давно перестали удивляться самым неожиданным встречам… Нет, не удивились мы, когда во время поездки по Румынии в шахтерском городке Лупени нам преградил путь человек богатырского роста и, протянув обе руки, загремел так, что, наверное, эхо разнесло его голос по близлежащим горам:

— Буне зиуа! День добры! Привет! Узнали? Нет? Мэ нумеск — меня зовут Тудор… Чореску Тудор.

— Федя, друг! Привет, дружище!.. Но не греми ты так — весь город всполошишь!

— О-го-го! Фрумос! Пусть вся Жиу знает, что Тудор встретил своих дорогих гостей! Айда в мой дом, как здорово, что сегодня суббота! Фрумос! Красота! — так говорил наш старшина…— Айда!

Наш рассказ занял бы много десятков страниц, если бы мы попытались подробно изложить все события этого дня: знакомство с семьей Тудора, с его женой и детьми, с отцом, чудом спасенным Красной Армией в фашистском лагере смерти, с братьями Тудора (увы! только с двумя из шести, угнанных гитлеровцами), с многочисленной родней и друзьями-шахтерами; затем — прогулка по городу и на берег Жиу, той самой реки, что дала имя всей шахтерской долине; цветы у памятника погибшим шахтерам — борцам против произвола и угнетения; и, наконец, праздничный ужин и застольная беседа до глубокой ночи о бесчисленных переменах в жизни людей труда… Но, конечно же, самые волнующие минуты мы пережили, когда были уже высказаны все тосты на румынском и русском языках и станцевали все румынские и русские пляски, и Тудор громадой поднялся над столом и шепотом, от которого задребезжали тонкие рюмки, попросил сына Эмиля принести ему кларнет.

— Лучия, краса моя, — обратился он к жене, — спой гостям нашим песню об Ада-Кале. Ты давно знаешь с моих слов: я недопел ее русским друзьям много лет назад. Пой, Лучия, мой кларнет поет с тобой…

Мы слушали песню об острове счастья. Она улетала в настежь раскрытые окна, на ярко освещенные улицы шахтерского городка, к звездам на копрах у подножия лесистых гор.

1963 г.

Староместский орлой

Прага… Один из старейших и красивейших городов Европы. Она звучит в моем сердце как многоголосый орган. Низко и глухо над мозаичными каменными тротуарами узких улиц Старого города, над седым Карловым мостом стелется мелодия средних веков. Поют серебряные трубы Возрождения, протяжным эхом отдаются в несказанной красоты стрельчатых башенках Тынского храма, замирают на каменной хвое высоченной башни святого Витта, вновь и вновь взлетают над холмами Пражского Града… Древняя земля Праги слышала звон рыцарских мечей и смертоносный топот фашистских полчищ, гул народных восстаний и радостный, как весна, грохот советских танков-освободителей. Стаями голубей взметнулись ныне над Златой Прагой песни новой жизни. Они плывут над широкой Влтавой и над безбрежной Вацлавской площадью, над усыпанным цветами памятником советским танкистам на Смихове и над светлыми кварталами новой, молодой Праги. Звучит песня в самом сердце вечного города — над Староградской площадью с ее исторической ратушей и легендарным Староместским орлоем — сказочными курантами, чьи движущиеся фигуры изумленные пражане впервые узрели в пятнадцатом веке…

О нем, об этом легендарном Пражском орлое, и будет наш рассказ.

Каждый день, в любую погоду и во все времена года, уже в самые ранние часы, когда город еще только пробуждается и величавый Ян Гус сбрасывает со своих могучих бронзовых плеч пелену тумана, перед башней ратуши собирается толпа. И до глубокой ночи люди будут спешить сюда к исходу каждого часа, чтобы еще и еще раз увидеть и услышать дивное диво!

Поражает уже огромный циферблат с несколькими золотыми кругами и многими обозначениями — движения часов, минут, созвездий, фазы Солнца и Луны. Но вот истекает шестидесятая минута, и вдруг оживают неподвижные фигуры у циферблата: грозная Смерть неумолимо бьет в колокол, отмеряя секунды, испуганно качает головой Стяжатель с мешком, пытаясь остановить время, в бесконечный путь отправляется Странник, мечется в поисках спасения Турок — олицетворение ненавистного народу гнета. Восхищению зрителей нет предела. Но чудеса продолжаются: внезапно растворяются окна над циферблатом, появляется фигура апостола. Он движется, идет по балкону, и вслед за ним один за другим проходят с запада на восток двенадцать апостолов. Не успели смолкнуть изумленные голоса, как под крышей башни взлетает каменный Петух, и бодрое «ку-ка-ре-ку» несется над Старой площадью. Народная мудрость лукаво смеется над смертью.

Но нелегок путь к бессмертию…

Солнечным днем мы стояли в толпе пражан на Староместской площади, не в силах оторвать глаз от курантов. И, как много веков назад, заученно отзвонила свою норму секунд Смерть, не спеша прошли по балкончику фигурки апостолов, вспорхнул с выкриком каменный Петушок…

— «Мементо мори!» — «Помни о смерти!» — задумчиво произнес наш друг из журнала «Нова Мысль» Ян Плужак. — «Мементо мори». С детства этот латинский афоризм угнетал наши души. И когда гимназический ксендз вот так же стоял с нами перед курантами, он всегда строго повторял эти слова, указывая перстом на фигуру Смерти… Но как меняются времена! Посмотрите на наших детей: никто уже с трепетом не глядит на Смерть, она для них просто — звонарь. С нетерпением ждут дети появления Петушка с его бодрым «ку-ка-ре-ку»! По всей площади раздается ребячий смех, и веселое петушиное пение на разные голоса живым и радостным эхом повторяют ребятишки. И когда в эти минуты мне случается проходить здесь, я слушаю не древние куранты, а эти детские голоса — они радуют и волнуют каждого чеха!..

— Знаете ли вы, — снова заговорил Ян после продолжительного молчания, — что вскоре после того, как мудрейший мастер Гануш в пятнадцатом веке создал на удивление всему миру эти изумительные часы, они замолкли на двести лет? Наши сказания передают, что спесивые хозяева Праги не радовались творению Гануша. Их грызла дума о том, что золотые руки мастера могут сотворить еще большее чудо и Прага лишится первенства, а вместе с этим и немалых доходов: орлой привлекал много богатых гостей. «И чтобы быть уверенным, что никогда не создаст он другого орлоя, решились они на злодейское дело», — нараспев прочел Ян памятные ему с детства строки старой книги. — Великому мастеру зверски выкололи глаза! Слепой и больной, забытый всеми, он однажды пробрался к механизму своих курантов и остановил их на века… Так гласит легенда.

— Постойте, постойте, дорогой коллега Плужак! Ведь это же что-то страшно знакомое! — невольно воскликнул я. — Послушайте вы теперь наше, русское сказание! Узнаете что-нибудь?

И спросил благодетель:— А можете ль сделать пригожей,Благолепнее этого храма,Другой, говорю? —И, тряхнув волосами,Ответили зодчие:— Можем!Прикажи, государь! —И ударились в ноги царю.И тогда государьПовелел ослепить этих зодчих,Чтоб в земле егоЦерковьСтояла одна такова,Чтобы в суздальских землях,И в землях рязанскихИ прочихНе поставили лучшего храма,Чем храм Покрова!Соколиные очиКололи им шилом железным,Дабы белого светаУвидеть они не могли.Их клеймили клеймом,Их секли батогами, болезных,И кидали их,Темных,На стылое лоно земли.

Ян Плужак долго молчал.

— Узнаю… — медленно проговорил он. — И ничего не понимаю! Что это?

— Это поэтическая легенда о поразительно схожей трагической судьбе других гениальных мастеров из народа. Вы бывали в Москве и, конечно же, никогда не забудете красоту куполов храма Василия Блаженного у Кремля. Его сотворили во времена Ивана Грозного русские зодчие. Легенду об их скорбной участи рассказал наш поэт Дмитрий Кедрин. Я прочел вам отрывок из его «Зодчих».

Мы долго молчали. Казалось, будто сама История пролистнула перед нами страницы своей вековой книги… Действительно, как потрясающе схожим оказывается в разных странах удел талантов из народа под гнетущей пятой власть имущих! Но с какой неодолимой силой пробивается сквозь века — в бессмертие — творчество человеческого гения!