Охотники до чужих денежек - Галина Романова

Он снова заплакал, прикрывшись ладонями, показавшись ей вдруг старым и немощным. Разве сумеет он в одиночку одолеть вражью силу, что погубила всю его жизнь?! Разве это ему по силам?!

– Я справлюсь, будь уверена! – Виталий Эдуардович будто прочел ее мысли. Спина его резко выпрямилась, кулаки вновь сжались, и он принялся барабанить ими по столу, чеканя каждое слово: – Я найду их всех: и девку, и парня! Я заставлю их рыдать кровавыми слезами! Я заставлю их молить о пощаде, но пощады не будет. Как не было пощады никому из моих близких... Эх, Валечка, Валечка! Зачем ты пошел туда, зачем?..

Сообщение о взрыве на квартире Потехиных и гибели Валентина застигло его сегодня в полдень. Почему-то именно это время судьба выбирала для того, чтобы нанести ему очередной сокрушительный удар. Именно это полуденное безмятежное для многих людей время стало для Гончарова тем страшным временным рубежом, что расчерчивает жизнь на две половины: «до» и «после».

Не помня себя, он прервал совещание и, сказавшись больным, помчался домой, словно в родных стенах мог найти утешение. Но дома стало еще хуже. Со снимков на стенах на него смотрели улыбающиеся лица покойной жены и дочери, словно укоряя в том, что он еще жив. Словно обвиняя его в том, что возмездие, истинное возмездие, так и не свершилось. Сердце его кровоточило. Он чувствовал себя иудой, предавшим ради высоких идеалов то, что должен был беречь в первую очередь...

Попробуй сейчас доказать самому себе, что близкие твои погибли не из-за того, что ты вовремя не смог перешагнуть через пресловутое понятие порядочности, а из-за чего-то другого. Из-за того, например, что многие называют судьбой, или, скажем, стечением обстоятельств.

Нет, он знал, что это не так. Как был уверен в том, что истинным виновников всех его бед был один-единственный человек – Потехин Альберт. И даже не столько он сам, сколько его неуемная алчность, диктовавшая ему свою волю и заставляющая творить зло во имя денег.

К тому времени, когда Гончаров познакомился с этим дьяволом в обличье человека, за Потехиным уже тянулась недобрая слава. Некоторые его побаивались, другие старательно избегали, а кому этого сделать вовремя не удавалось, подпадали под его влияние, мощное, как пресс, вырваться из-под которого не мог никто.

Гончарова Потехин подмять под себя не мог, слишком уж влиятельной была та структура, где служил Виталий Эдуардович. И однажды, явившись к нему в кабинет с сально-приторной улыбочкой, Алик попросил помочь ему, ни больше ни меньше.

– Этот Генка Симаков... – Потехин вожделенно потирал руки. – Это же какой куш можно иметь, Виталий Эдуардович, коли войти с ним в долю.

– А кто мешает? – не сразу понял его Гончаров.

– Так не подпускает он никого к себе. Окопался, ювелир проклятый, словно жук навозный, и лишь ухмыляется в ответ на мои деловые предложения. Я уж к нему и так и эдак, а он ни в какую!

– Ну, а я-то здесь при чем? – попытался изобразить недоумение Виталий Эдуардович, хотя проблема гостя становилась ему более-менее понятной. – Вы – деловые люди и всегда между собой сумеете договориться.

– Не получается! – обрадовался непонятно чему тогда Потехин и ударил рукой об руку. – И ведь что придумал, стервец!..

– Что же? – прикрылся Гончаров непроницаемым взглядом.

– «Крыша» у меня, говорит, настолько надежная, что никому ее не перепрыгнуть. И перстом в вашу сторону указывает. Я-то было ему не поверил, думал – блефует. Но из надежных источников вдруг узнаю, что это правда! И что мощный покровитель нашего ювелира – это не кто иной, как всеми уважаемый...

– И что дальше? – неприветливо перебил его хозяин кабинета и выразительно посмотрел на стенные часы, мерно размахивающие маятником. – Ваша осведомленность, конечно же, вызывает невольное восхищение, но ничего не меняет. Ситуация останется прежней, дорогой вы наш Альберт, не знаю, как вас по отчеству. Если это все, о чем вы хотели поговорить со мной, то, думаю, вам пора.

Потехин несколько минут молчал, криво ухмыляясь. Затем, когда нетерпение Гончарова стало более чем очевидным, встал со стула. Стер с лица недобрый оскал и, протянув руку, принялся прощаться:

– Всего доброго, Виталий Эдуардович, всего доброго. Извините, что отнял у вас время. Думал, что достигнем понимания, но коли не судьба, так тому и быть...

Гончаров пожал протянутую руку, поражаясь про себя силе длинных, можно сказать, даже изящных пальцев, и почти приветливо попросил:

– Не тронь его больше, Альберт. Не нужно. С тебя и так достаточно. Не бедствуешь.

– Понял, конечно же! – Потехин примирительным жестом выставил обе ладони вперед. – Попытка не пытка, спрос не беда, так ведь? Ну, будем здоровы...

Он ушел, оставив после себя шлейф дорогого одеколона и неприятное, непроходящее чувство недовольства собой. Гончаров, как мог, пытался заглушить его, на все лады успокаивая себя тем, что не так страшен черт, как его малюют. Что не такой величины этот «дон Корлеоне», каковым хочет казаться. Что никогда не посмеет он поднять руку на него и на все то, что находится под его защитой.

Но Гончаров просчитался...

Беда нагрянула неожиданно и совсем не с той стороны, откуда, казалось бы, должна была нагрянуть. Те дни были заполнены предвыборной гонкой. Виталий Эдуардович редко бывал дома, мало общался с семьей. Но, как ему тогда казалось, телефонных разговоров вполне достаточно для того, чтобы быть в курсе происходящего. Он сильно ошибался. Он недооценил силы своего противника, как недооценил и всей мощи его коварства.

– Эти снимки должны будут тебя утешить...

Потехин швырнул ему на стол толстый пакет с фотографиями. Как он нашел ту квартиру, где они работали, готовясь к выборам, оставалось загадкой. Но когда явился туда без предупреждения и без должной вежливой улыбки на красивой холеной физиономии, Гончаров разволновался. Когда же ему на стол лег этот толстый пакет, волнение достигло апогея. Трясущимися пальцами он надорвал плотную бумагу, и на стол веером посыпались непристойные снимки, главным персонажем которых была его дочь. Его маленькая белокурая Ленка, которую он боготворил с рождения и за которую был готов кровь отдать по капле. Первым желанием было порвать все это, не смотреть, чтобы не утонуть в волнах брезгливости, что принялись захлестывать его с головой. Но потом, подстегиваемый непонятно каким дьявольским наваждением, он посмотрел все до единого.

Надо было отдать должное этому Князю Тьмы, он постарался на славу. Мало того что превратил его невинное дитя в распутную шлюху (Гончаров насчитал пятерых партнеров, пользующих ее в различных комбинациях). Так он еще и приучил ее к наркотикам. С десяток снимков свидетельствовали об этом: жгут, шприц, вздувшиеся венки, поплывший взгляд, с трудом фокусирующийся на объективе. Это был его и не его ребенок. Он не узнавал ее, он смотрел на ее распятое под «жеребцами» тельце и не мог подавить гадливости.

– Что тебе нужно, чудовище?! – только и смог он выдавить полчаса спустя.

– Отдай мне Симакова, – просто, без лишней суеты потребовал Потехин и, кивнув на фото, разбросанные на столе, посетовал: – Каково будет твоим избирателям... А они ведь тебя боготворят. Да, думаю, и работы лишишься, а что уж говорить об уважении...

– Ты убил ее! – простонал тогда Виталий Эдуардович, еле сдерживаясь, чтобы не вцепиться Потехину в горло. – Она потеряна для самой себя, для общества...

– Не нужно так драматизировать, – цинично заметил Потехин. – Укололась она всего лишь пару-тройку раз, это не страшно. Привыкнуть не успела. Ну а что касается секса с этими парнями... Извини, брат, но она так просила еще и еще... И к тому же в этом ее вины нет, это ты предал ее, Виталя. Ты! Ты не согласился на мои условия. Ты пожалел своего друга-приятеля и пожертвовал дочерью...

Гончаров был сломлен. Он был растоптан. Он ненавидел всех в тот самый момент: Потехина, себя, Лену, жену, которая не смогла усмотреть за дочерью, предостеречь. Он не хотел больше жить, и лишь самодовольство на физиономии врага удержало его в тот момент от самоубийства. Но Лена...

Девочка не выдержала. Когда он швырнул ей в лицо обвинения вместе с фотографиями, она побледнела и молча ушла к себе в комнату. Битых два часа жена пыталась уговорить ее открыть дверь, на коленях умоляя его простить неразумную девочку и выломать дверь наконец. Он был неумолим и все, на что оказался способен в тот момент, – это громко хлопнуть дверью и уйти из дома.

Он бродил сонными улицами до утра, подолгу останавливаясь у сверкающей витрины ювелирного магазина, принадлежащего Симакову. Мужик хотел работать честно. Не хотел идти на поводу у криминала и вершить темные дела. Что же... придется ювелиру расстаться со своей розовой мечтой, потому как он отрекся и от него тоже. Хотя спасать теперь уже было нечего.

Леночка покончила с собой через неделю после выборов. Все это время она не выходила из своей комнаты. Тарелки с обедами и завтраками оставались нетронутыми. А в один из светлых весенних дней она повесилась, перекинув веревку через трубу центрального отопления.