Каждый час ранит, последний убивает - Карин Жибель
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я вернул все, что у нее взяла мать, а потом вызвал «скорую». Я не стал ее дожидаться, чтобы не было проблем… Когда это случилось?
– Полтора месяца назад, – тихо сказала я. – В каком состоянии она была?
– Лучше тебе не знать.
По выражению его лица я понимаю, что ему было больно обнаружить Маргариту. И что за полтора месяца никто из ее сыновей не забеспокоился. Понимаю, до какой степени она была одинока.
Как и я.
Нет, это не так. Потому что теперь у меня есть Изри.
50
Что будет, если он не вернется?
Она умрет от голода, прикованная к кровати.
Если он вернется, она все равно умрет.
Она находится в доме убийцы. Почему?
Заслужила ли она это? Что она совершила, раз здесь оказалась? Почему ее мозг отказывается открыть ей правду о ее жизни?
Воспоминания были где-то рядом. Они не могли всплыть на поверхность сознания, но они были. Девушка безрезультатно пыталась сконцентрироваться, напрячься – туман все не рассеивался.
Солнце заливало ее комнату, был, наверное, разгар дня, – впрочем, она не имела представления о времени.
Шум мотора, радостный лай собаки, шаги в доме.
Он вернулся.
Это было и облегчением, и ужасом. Может, даже концом.
Она услышала, что он включил душ, и забралась под одеяло. Ей хотелось исчезнуть. Провалиться в небытие, стать невидимкой.
Дверь отворилась, и на пороге показался огромный силуэт ее тюремщика. Влажные от воды волосы, из одежды только полотенце на бедрах.
– Смотри-ка, Спящая красавица проснулась! – сказал он, чуть улыбнувшись.
Он открыл шкаф, вытащил свежие вещи и оделся при ней, стоя спиной.
«Никакого стыда», – подумала она.
Он был высоким, крупным. Коротко остриженные темные волосы, воловья шея. Она заметила у него на левом плече татуировку. Циферблат с мечом посередине.
Он оделся, сел в кресло в самом темном углу комнаты, как будто тоже желал стать тенью. Долго смотрел на незнакомку, прежде чем заговорить.
– Вспомнила что-нибудь?
– Нет.
– Странно, – вздохнул он. – Но точно вспомнишь… А может, ты врешь?
– Я не вру.
– Ладно. Допустим… Скучала?
Она не знала, что ответить. Главное, не выводить его из себя. Лучше промолчать.
– Нет, наверное, – продолжал он. – Можешь так и сказать.
Она отвернулась к окну.
– Вы кого-то убили? – решилась она.
– Да.
– К… как?
Его, казалось, удивил этот вопрос.
– Задушил.
Она закрыла глаза, стараясь не дрожать. Надо говорить с убийцей, может быть, приручить его. Но чем больше она о нем узнает, тем меньше вероятность, что он отпустит ее живой.
– А меня?
– Что тебя?
– Как вы меня убьете?
Она услышала, как закрылась дверь, и почувствовала себя совершенно одинокой. Никого не позвать на помощь, ни малейшего воспоминания, за которое можно ухватиться.
Ничего, одна пустота.
51
Изри заходил каждый день, пока я не начала вставать с кровати. Он меня кормил и поил.
Он рассказал мне о похоронах Маргариты, и я узнала, что он положил ей на гроб розу. Розу от нас обоих.
Пришли двое ее сыновей, то есть не все три. Маргариту похоронили в «квадрате для неимущих», без памятника, на котором было бы написано ее имя. Забросали землей, и все.
Я очень много плакала в его объятиях. Я бы так хотела проводить свою подругу в последний путь. Ведь я видела ее последней, говорила с ней, держала за руку.
Ведь я так сильно ее любила.
День за днем Изри вел свое расследование. Странное расследование. Вероятно, он хотел узнать, на что способна его мать.
Ему были нужны подробности того, что она со мной проделывала. К своему удивлению, мне не удалось рассказать Изри ни одной детали. Слова застревали в горле. Мои страдания и боль не находили выхода.
Он спрашивал, откуда у меня след ожога на спине, и я просто ответила, что от утюга.
Однажды вечером, когда он подумал, что я уже уснула, я услышала, как он что-то шепчет. Я не открыла глаз, просто лежала тихонько. Думаю, он плакал.
– Моя мать страдала, знаешь. Это не она, это не совсем ее вина… Она, наверное, сошла с ума…
Когда я пошла на поправку, он заверил, что Межда уже никогда не причинит мне вреда. Что он отдает мне свою комнату, что мать согласна. Что мне уже никогда не нужно будет спать на лоджии и что я могу пользоваться туалетом.
Все это казалось слишком прекрасным, чтобы быть правдой. Я ему не поверила, но все-таки поблагодарила. И сказала, что буду думать о нем каждую секунду.
Затем Изри стал приходить через день, потом каждые два дня. Потом раз в неделю.
Межда оказалась терпеливой.
Ужасно терпеливой. И дьявольски умной.
Сначала она сделала все, чтобы сын ее простил. Она извинялась, умоляла. Раскаивалась. День за днем она успокаивала его ярость.
Она соврала, что стала плохой из-за дурного обращения с ней ее бывшего мужа, но что теперь она одумалась. Надо признаться, что делала она это с определенным талантом, она сыграла на слабости сына, напомнив ему о времени, когда защищала его от жестокостей отца.
Мне он сказал, что мать оступилась, что она больше не будет себя так вести и что, если я стану послушной, все наладится. Он, конечно, поверил в ее добрые намерения.
Когда Изри стал приходить реже, Межда перешла в наступление. Между нами установилась странная игра.
Игра на выживание.
Правила игры были простыми – заставить меня страдать, не оставляя следов. В конце концов, это не очень сложно. Нужно лишь хорошее воображение. И добрая доза ненависти.
Я старалась защититься, но Межда выше и намного сильнее меня. Она весит, по крайней мере, килограммов восемьдесят, во мне же нет и пятидесяти.
И главное, Межда – злых дел мастер.
Я же только учусь.
* * *
Тама на мгновение застывает у зеркала в ванной.
Выглядит она ужасно.
Бледная, круги под глазами, впалые щеки. Даже на волосы неприятно смотреть.
– Что застряла? – ворчит, открывая дверь, Межда.
Их взгляды на мгновение встречаются в зеркале. Проходят долгие секунды, наполненные молчаливым соперничеством.
– Убери-ка мне тут быстро.
Тама хватается за губку и начинает чистить раковину. Межда следит за ней, сидя на краю ванны. Глаз не сводит.
– Какая ты уродина, – вздыхает она. – Мать уж точно в гробу переворачивается!..
– Моя мама меня любила.
– Твой отец говорил иное, когда тебя продавал. Ты же помнишь, да? Что твой собственный отец продал тебя, как какую-нибудь козу!
Тама
