Мазарини - Людмила Ивонина

Все же голландцы предпочли заключить мир с Испанией: признания своей независимости они ждали слишком долго – более полстолетия. Их главную цель Джулио очень хорошо понимал. Понимал он также и то, что в будущем бескорыстной дружбы между Францией и Голландией быть уже не может. В первую очередь из-за спорной земли – Испанских Нидерландов. Раз голландцы почти семьдесят лет боролись за независимость от католической Испании, могут ли они сейчас рассматривать католическую Францию в качестве своего лучшего соседа? Мазарини мыслил реалистически.

С его мнением не все были согласны. Сервьен продолжал верить в дружбу с Голландией и считал такие размышления своего патрона «сумасшедшими». Лионн же, напротив, был полностью согласен с первым министром.

Будущее показало, что Джулио был прав. В войнах Людовика XIV с европейскими коалициями во второй половине XVII века Республика Соединенных провинций стала главным противником Франции.

Если голландский статхаудер Фридрих-Генрих еще поддавался на уговоры Мазарини, то пришедший ему на смену в 1647 году Вильгельм II Оранский уже был занят другими проблемами. Он без промедления подписал мирный договор с испанским послом д'Эстрадой. Тогда же в Гааге угрожали линчевать каждого попавшегося на глаза француза. Джулио не очень удивился этому. С другой стороны, теперь у Франции в отношении Голландии были развязаны руки на будущее.

Собственно, Республика Соединенных провинций со времен Нидерландской революции в политическом отношении являла собой компромисс между республикой и монархией. Наличие статхаудера придавало ей похожесть на конституционную монархию. Между тем правящая династия Оранских-Нассау никогда не оставляла надежд официально восстановить в Голландии монархию и не скрывала своих монархических убеждений. Уже в начале своего правления Вильгельм II настроился осуществить политический переворот, опираясь на преданную династии партию оранжистов. Он очень разумно предполагал, что Европа занята войной и кризисом. Поэтому ему никто не должен помешать, а все внешние дела к моменту монархического переворота должны быть решены.

Если же заглянуть немного вперед, то попытка сделаться монархом была предпринята Вильгельмом лишь в 1650 году. Это было слишком поздно. Все окончилось крайне неудачно для Вильгельма и его семьи – должность статхаудера в республике была ликвидирована на целых двадцать лет. В Голландии Генеральные штаты обладали значительным влиянием, слишком сильны были республиканские традиции, сформировавшиеся за семьдесят лет, да и сама партия республиканцев. К тому же рядышком, за проливами Ла-Манш и Па-де-Кале, делала крупные успехи Английская революция.

Джулио недолго огорчался по поводу ухода союзников с политической сцены переговоров. «Что ж, – говорил он Анне Австрийской, – голландцы не так уж и неправы, а Вильгельм II совсем неглуп. Я на их месте, возможно, поступил бы так же». Как видно, оптимизма и чувства юмора Мазарини было не занимать. Кардиналу было необходимо беречь и накапливать силы для дальнейшей борьбы.

Испано-голландское соглашение окончательно нарушило взаимное сотрудничество французских послов. Сервьен по собственной инициативе уехал в Гаагу, где пытался наладить франко-голландские связи, а д'Аво был послан Мазарини в Оснабрюк заниматься шведской проблемой. Теперь первого министра больше беспокоили шведы и их военные успехи.

С трудом уладив конфликт между Данией и Швецией, Мазарини опасался, что Оксеншерна на гребне успехов не захочет делиться с Францией гегемонией на континенте. Здесь же опять всплыли на поверхность религиозные проблемы. Шведы хотели вернуть конфессиональную ситуацию в Европе к 1618 году, французы – к 1635 году. Огонь жарких дебатов между французскими и шведскими уполномоченными разгорелся еще ярче, когда в Оснабрюк прибыл Сервьен. Он и д'Аво опять поспорили. Д'Аво не хотел упоминать религиозные вопросы в объединенных предложениях союзников конгрессу, тогда как Сервьен был не прочь включить статьи, поддерживавшие протестантские требования. Джулио пришлось снова вмешаться – он поддержал Сервьена, больше следовавшего инструкциям патрона. Мазарини боялся растерять на пути к миру всех протестантских союзников.

В своей дипломатии кардинал был как вежлив, так и крайне требователен. «Мы полагаем, что канцлер Оксеншерна не забудет свои обязательства перед Францией к выгоде шведской короны», – говорилось в меморандуме Людовика XIV от 30 сентября 1645 года. Разумеется, этот документ составил пребывавший тогда в Фонтенбло первый министр. Мазарини не давал забывать Оксеншерне, на чьи, собственно, деньги воюет шведская армия. Многоопытный и умный шведский канцлер прекрасно помнил это и успокаивал французского министра.

В результате заключенных мирных соглашений Швеция получила немало. К ней отошли Западная Померания, Померанский залив, часть Восточной Померании, архиепископство Бремен, Ферзен, город Висмар. Балтийское море стало внутренним шведским морем. Швеция превратилась в великую европейскую державу и добилась своей главной цели – господства над Балтикой.

Но лишь вместе с Францией Швеция являлась после войны гарантом вестфальских соглашений, и именно Франция осуществляла гегемонию над большей частью Западной Европы. Главная заслуга в этом принадлежала прежде всего кардиналу Мазарини, который уже с середины 1640-х годов становится бесспорным лидером на переговорах в Вестфалии. Уже само по себе показательно то, что в «Актах Вестфальского мира» – многотомном издании, вобравшем в себя почти все дипломатические документы того времени, – корреспонденция Мазарини занимает чуть ли не самое большое место. На мирном конгрессе его мнение и его представители – д'Аво, Сервьен, Лионн и Лонгвиль – пользовались всеобщим вниманием и уважением. За исключением, понятно, испанского посла.

26 января 1648 года Лонгвиль представил испанской стороне составленные Мазарини предварительные статьи франко-испанского договора. Вскоре его сменил более тактичный д'Аво. Но бескомпромиссность Пеньяранды во французском вопросе не знала пределов – он просто не желал иметь дело с представителями Парижа. Граф предпочел заняться интригами против Траутмансдорфа, шаг за шагом шедшего на уступки Франции. Горячий испанец требовал прямого срыва работы конгресса и сам намеревался покинуть Мюнстер. Особенно раздражала Пеньяранду терпимость имперских представителей в вопросах веры. Траутмансдорф соглашался с требованиями французов и шведов гарантировать свободу вероисповедания в Империи и удовлетворить жалобы протестантских князей. В поступках Пеньяранды словно оживал старый дух Испании, в них угадывалось нечто величественное и гордое, но вместе с тем бесполезное. Сходя со сцены вершителей судеб европейской истории, Испания, будто в последний раз, бросала вызов новому, избавлявшемуся от мифа рациональному европейскому обществу. Что касается Джулио, то поведение испанского посла он расценил так: «Видит Бог, договор с нами принес бы им очевидные выгоды. Они сами себя губят».