По ту сторону - Виктор Павлович Кин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вас спрашивает какая-то барышня.
Он швырнул книгу и попробовал встать, но для этого надо было добраться до другого конца кровати, где стояли костыли. Празднично улыбаясь, он замахал рукой. У дверей стояла Лиза, и её смуглое лицо, порозовевшее на морозе, было таким знакомым и милым.
— Ну, раздевайся! — сказал он. Это было первое слово, которое пришло ему в голову, и он тотчас пожалел, что произнёс его. После того как они не виделись целый месяц, надо было сказать что-то другое.
Она медленно подошла к нему. Матвеев, улыбаясь, смотрел на её розовое от холода лицо, на воротник пальто, покрытый инеем. Точно такая же, как тогда в Чите, на вечере, когда он увидел её в первый раз. Неужели прошёл только месяц? Он смотрел на неё, вспоминая морозную звёздную ночь, звонкий хруст шагов и первые неумелые поцелуи. Но она все ещё молчала, и надо было сказать что-нибудь.
— Как ты меня находишь? Знаешь, ты ни капли не изменилась.
Она взволнованно провела рукой по щеке.
— А ты — очень изменился, — ответила она.
Он вздрогнул от звука её голоса.
— Ну, поцелуй меня, — сказал он просительно.
Она подошла и поцеловала его в губы. На мгновение он зарылся лицом в холодный воротник её пальто. Он согласился бы сидеть так хоть целый час, но она выпрямилась.
— Раздевайся, — повторил он, охваченный внутренней теплотой, от которой покраснели шея и уши. — Что же ты стоишь?
Она сняла меховую шапку и пальто. Он увидел, что она оделась именно так, как тогда, в первую встречу, — в косоворотку с вышитым воротником и поясом, в тёмную юбку с карманами. У него хватило смысла догадаться, что она оделась так для него, и он снова покраснел.
— Какая милая комната, — сказала она после минутного молчания.
— Да, конечно. Отчего это пятно у тебя?
— Варила суп. Тебе больно сейчас?
— Нет. Ни капельки.
— А когда ранили?
Ему вдруг захотелось рассказать, как это вышло. Как их остановили, как рванули кони и понеслись, разбрасывая снег. Мутное небо, оглушительные до звона в ушах выстрелы и эта нелепая собака, лающая за санями, — все это встало перед ним и на мгновение заслонило комнату и Лизу. Но она перебила его:
— Почему ты раньше не прислал за мной?
— Я хотел сам прийти к тебе, — сказал он, глядя на её шею и борясь со своими мыслями. — Но они меня не выпускают отсюда… А ты помнишь, как мы целовались тогда, в коридоре, и нас заметили?
Она напряжённо улыбнулась.
— У тебя бывает доктор?
— Время от времени. Сядь немного ближе, хорошо? Тут такая скука, что прямо выть хочется. Ко мне ходит каждый день один старый лунатик и выматывает из меня душу столетними шутками. Ты скучала обо мне?
— Я страшно беспокоилась.
— И я тоже. Безайс хороший малый, но он ничего не понимает. Как пень. Я валяюсь на кровати и целыми днями думаю о тебе. Как она называлась, эта улица, где общежитие, — Аргунская? Но какая ты хорошенькая!
Она подняла глаза и взглянула в его лицо, сиявшее счастьем. Он очень похудел, под глазами легла синева. Месяц назад он был совсем другой.
— А как ты себя сейчас чувствуешь?
— О, ничего. Через неделю-полторы мы двинем с тобой дальше. Да, я забыл рассказать тебе смешную вещь… Но можно тебя поцеловать? Или об этом не спрашивают?
Он начал входить во вкус и сожалел, что поцелуи так коротки.
— Это очень странная штука. Иногда, когда я о чём-нибудь задумываюсь, я ясно чувствую, как у меня болит палец на той ноге, которую отрезали. На левой.
— Болит палец? — спросила она со сдержанным ужасом.
— Я растёр его сапогом, — сказал он успокоительно. — Это только кажется. Лиза, дорогая, так ты беспокоилась? Глупая! Что могло со мной случиться?
Он запнулся.
— Хотя случилось, — сказал он, смущённо улыбаясь. — Вот. Но это ничего, правда? Я ещё наделаю делов. Бывает и хуже. Я почти здоров уже.
— Да?
— Ну конечно. О, нога мне не мешает. Хочешь, я покажу тебе, как я хожу?
— Не надо, — быстро сказала она, но Матвеев, снисходительно смеясь, взял костыли и поднялся. Он нацелился на окно и с грохотом, стуча костылями, проковылял до него, повернулся и снова дошёл до стула. Она встала.
— Каково? — спросил он, улыбаясь.
— Очень хорошо, — ответила она, комкая свою меховую шапку. — Но мне пора уже идти, милый.
Он сел и взглянул на неё снизу вверх.
— Почему? — спросил он тоном ребёнка, у которого отбирают сахарницу.
— Я выбралась только на минутку, — сказала она, опуская ресницы. — Мне обязательно надо быть дома сегодня.
Когда она говорила — надо, Матвеев сдавался. Он совершенно не умел с ней спорить.
— Но ты, может быть, придёшь сегодня попозже, когда освободишься?
Она подошла и мягко обняла его.
— Не скучай, — шепнула она, целуя его в щеку. — Завтра я приду на весь день — обязательно.
— Нет, в губы, — только и нашёлся сказать он.
Так она стояла рядом с ним, обняв его за голову и перебирая пальцами волосы, Матвеев торопливо и жадно целовал всё, что попадалось, не разбирая, с прожорливостью голодного человека, — шею, руки, лицо, овеянный нежным теплом её тела. Долго ждал он этого дня, — в вагоне, в лесу, в тёмных хабаровских улицах он думал об этих единственных бровях и нежной ямочке на шее.
Потом он вдруг почувствовал, что она вздрагивает, положив голову ему на плечо. Это было что-то новое.
— Лиза, что ты? — спросил он испуганно, осторожно садясь с ней на кровать.
Он подождал немного, а потом решил начать прямо с того места, на котором остановился, и уже обнял её за шею. Но она отвернулась, и Матвеев скользнул губами где-то около уха.
— Я хочу поговорить с тобой, — сказала она, тяжело дыша.
Он крепко сжал её пальцы. Она сидела к нему боком, и он видел её профиль с длинными ресницами.
— О чем?
— О наших отношениях.
Она волновалась — волновалась из-за него! — и это наполнило Матвеева вульгарной радостью.
— Говори, говори, — сказал он снисходительно.
— Вот… сейчас и скажу, — возразила она, тихо отбирая свою руку. — Ещё раз поцелую — и скажу.
Несколько минут она целовала его с закрытыми глазами, горячо и быстро, как его ещё не целовал никто и никогда.
— Ну, вот, — услышал он её взволнованный голос. — Я хочу… только ты не обидишься, милый? Постарайся меня понять. Наши отношения… они не могут быть прежними. Я не поеду с
