На вахте и на гауптвахте. Русский матрос от Петра Великого до Николая Второго - Николай Манвелов

Что же касается наказаний за пьянство на берегу, то любопытно будет познакомиться с решением, принятым героем книги «Вокруг света на “Коршуне”» — командиром корвета Василием Федоровичем. Этот персонаж «срисован» с командира корвета «Калевала» (на нем Станюкович совершил свою кругосветку) Василия Федоровича Давыдова[194].

Капитан-лейтенант Василий Федорович (как и его прототип) был решительным противником телесных наказаний, в тот момент во флоте официально еще не отмененных. Поэтому ему пришлось придумать наказание, которое воздействовало не на тело матросов-пьяниц, а на их психологию.

Судовому плотнику было приказано соорудить нечто вроде загона, куда как свиней посадили четырех проштрафившихся матросов. Перед ними поставили ендову с водкой и чарку. Результат поразил всех:

«Все четверо матросов были, видимо, сконфужены неожиданным положением, в котором они очутились. Никто из них не дотрагивался до чарки..

…Расчет капитана на стыд наказанных оправдался: ни один из них не прикоснулся к водке; все они чувствовали какую-то неловкость и подавленность и были очень рады, когда им приказали выйти из загородки и когда убрали водку».

31 декабря 1863 года даже был подписан особый высочайший приказ по флоту и Морскому ведомству, запрещавший «матросам и вообще нижним чинам Морского ведомства входить в питейные домы, временные выставки, шинки, корчмы, портерные лавки, ренсковые погреба, кухмистерские заведения, ресторации, кофейные домы и трактирные заведения».

Увольнение на берег очень часто имело и другие цели, кроме как дать команде развеяться. Как писал незадолго до Первой мировой войны по итогам визита в Скандинавию командующий Балтийским флотом адмирал Николай фон Эссен, «команды имели случай увидеть чужие порядки и нравы и убедились, что за границею далеко не так хорошо и свободно, как об этом говорится на родине».

Случалось, что не все списанные на берег матросы возвращались из увольнения на борт. Называли таких «нетчиками». Причины были разные, но чаще всего — тяжелые условия службы.

Например, в мае 1907 года после стоянки бронепалубного крейсера первого ранга «Аврора» в Стокгольме на корабль с берега не вернулись 11 матросов. Было подключено посольство Российской империи в Швеции, однако поиски никаким результатом не увенчались.

На следующий год, в июне 1908 года, крейсер снова пришел в Стокгольм, и снова с берега не вернулись 11 человек. В номере большевистской газеты «Пролетарий» от 11 сентября они объяснили свое бегство жестокостью командира, капитана первого ранга Василия Ферзена[195].

В августе — сентябре 1913 года пять человек сбежало в Копенгагене с эсминцев «Доброволец», «Амурец» и «Москвитянин». После увольнения на берег недосчитались минера Максима Аникина, минного машиниста Михаила Кузовкова, кочегаров Антона Горабурды и Адама Тишецкого, а также сигнальщика Якова Архипова

Впрочем, удалось вернуть сбежавшего в норвежской столице Христиании[196] сигнального унтер-офицера эсминца «Эмир Бухарский» Алексея Шуракова. Унтер бежал с корабля на двухвесельной шлюпке и сумел скрыться от вельбота, направленного в погоню. Не знавший ни слова по-норвежски Шураков был арестован полицией на вокзале, после чего его направили под конвоем на все еще стоявшего в порту «Эмира Бухарского».

Отметим в этой связи, что чаще всего иностранные власти полностью устранялись от поисков беглецов, считая, что это личное дело Российской империи и ее матросов. Что же касается руководства Морского министерства, то оно в свои ежегодные и весьма подробные «всеподданнейшие отчеты» императору сведения о побегах никогда не включало.

Но были и другие причины. До конца XIX века нередким явлением было… похищение матросов иностранными капитанами для использования на своих судах. Тем более что русские моряки отличались неплохой физической подготовкой, а их выносливость к тому времени уже стала легендой.

Механизм данной операции был более чем прост. Специальные «вербовщики» поили матроса до состояния риз, после чего тайно перевозили на свое судно. Расчет был на то, что новичок, проснувшись на чужом корабле в открытом океане, быстро смирится со своей участью.

Но надежды иностранцев оправдывались далеко не всегда. Известно несколько случаев, когда русские матросы, увидев неподалеку другое судно, неожиданно бросались за борт и плыли к нему. Некоторым удавалось сразу же вернуться на свой корабль — наказания в случае доказательства правдивости их истории обычно не следовало.

Вот пример истории с беглецами, приводимый в воспоминаниях офицером парусного фрегата «Аврора» Николаем О’Рурком. На дворе ноябрь 1853 года, фрегат чинится в Портсмуте:

«За все это время у нас сбежали шесть матросов. Пятерых привез обратно посланный за ними штурманский офицер Шенурин[197], ибо мы были извещены, что беглецы находятся в городе Guildeford[198]. Закованные в цепи, в сопровождении полицейского, они были водворены на блокшиве. По их словам, какой-то поляк напоил их пьяными и уговорил бежать. “Когда мы проспались, — рассказывали они потом, — оказалось, что нас везут в экипаже. Долго ехали. Наконец, когда поляк убедился, что денег у нас нет, он открыл дверцы экипажа и вытолкал нас на дорогу. А мы еще были вполпьяна. Он все-таки назвал нам ближайший город. В этом городе, куда мы вскоре пришли, нас, как русских, приняли очень скверно. К тому же мы отощали. А потому, по общему согласию, решили отдаться в руки полиции”. Последнее показание отвечает действительности и подтверждено полицией. Двое из арестованных через пару дней были освобождены, остальные, ввиду запирательства, содержались под строгим арестом. С выходом в открытый океан они были наказаны 20 ударами розог».

Вариантом увольнения на берег был своз нижних чинов повахтенно для купания на какой-нибудь безлюдный участок побережья. Команда сначала купалась, а затем пила чай из заранее натопленных самоваров. Впрочем, перед «разрядкой» обычно следовала отработка навыков высадки десантов…

Большой популярностью на кораблях, плававших в тропиках, пользовалась ловля акул.

Для столь необычной рыбалки заготавливался большой крюк, на который нанизывался изрядного размера кусок солонины. Наживку приделывали к прочному канату, который сбрасывался с кормы корабля. Пойманное чудовище вытаскивалось на палубу, после чего все ждали, когда оно затихнет. Затем наиболее смелый матрос подскакивал в акуле и наносил несколько ударов топором по голове; иногда, на всякий случай, отрубали и страшный хвост. Следующим этапом было вскрытие брюха зверя и изучение его содержимого.

Известную разрядку в тяжелом матросском труде несла и религия. Тем более что на крупных кораблях для верующих (правда, исключительно православных) были созданы неплохие условия для отправления культа.

На каждом корабле 1-го ранга в списках офицерского состава числился священник. Такое повелось с 1719 года в соответствии с указом Петра Великого, который повелел назначать на корабли либо иеромонахов[199], либо представители белого духовенства, но по возможности вдовых либо бессемейных. Контроль их деятельности призваны были осуществлять «обер-иеромонахи» или «начальные священники».

С 1883 года общее руководство и сухопутными и военно-морскими батюшками осуществлял один человек — главный священник, переименованный в 1890 году в протопресвитера военного и морского духовенства Протопресвитер избирался Священным синодом и утверждался лично императором. При нем существовало особое Духовное управление. И если корабельный священник по чину приравнивался к сухопутному капитану, то протопресвитер был уже генерал-лейтенантом.

На 1891 год в Ведомстве протопресвитера военного и морского духовенства состояло 12 соборов, три домовые церкви, 806 полковых, 12 крепостных, 24 госпитальных, 10 тюремных и шесть портовых храмов, а также 234 церкви при различных учреждениях. Службу вели 106 протоиереев[200], 337 священников, два протодиакона[201], 25 диаконов и 68 псаломщиков. 29 служителей церкви имели академическое образование, 438 — семинарское, а остальные 102 человека — училищное и домашнее.

Вопросам отправления молитв посвящено немало статей петровского Морского устава

Начнем с того, что матросам категорически запрещалось «Матерь Божию хулить и поносить». Нарушителям полагалось телесное наказание либо даже «лишение живота». Тем же, кто хулу слышал, но вовремя не донес начальству, грозило оказаться соучастником данного преступления, лишившись «чина, живота или своих пожитков… по важности дела».