Немезида: От полуночи до часа кошмаров - Вольфганг Хольбайн

— Да, здесь кто-то чертовски постарался, — сказал Стефан. Его голос разнесся из дыры в разные стороны. Должно быть, помещение на том конце дыры довольно большое. — И это — оп! Что это?

С сильным позвякиванием и каким-то шумом он полностью протиснулся в дыру, исчез в ней и выпрямился по ту сторону. В этот момент тьма сомкнулась вокруг меня как душная волна. Юдифь глубоко вздохнула и затаила дыхание, и даже Мария издала какой-то неопределенный, но явно испуганный звук. Мое сердце бешено заколотилось. Возможно, единственной причиной, по которой я поспешил последовать за Стефаном, было то, что я чувствовал, что иначе мне не справиться с этим приступом паники. Я не такой уж трус, не больше, чем большинство остальных, и у меня нет никакого преувеличенного страха темноты, но тут было что-то другое. С огромной скоростью, натыкаясь в накиданные в беспорядке канистры, спотыкаясь и рискуя упасть, я, встав на четвереньки, последовал за Стефаном и начал карабкаться в дыру, не выпуская руки Юдифи, которую я конечно же мог бы отпустить, если бы она не вцепилась в меня так крепко. Я быстро дополз, резко выпрямился по другую сторону стены и так близко оказался от Стефана, что чуть не толкнул его, но не потому, что мне хотелось быть поближе к Стефану, просто я стремился к свету его лампы. Помещение, в котором мы оказались, должно было быть довольно большим. В первое мгновение я увидел лишь непонятный хаос теней и очертаний, по которым свет керосиновой лампы проносился слишком быстро, чтобы я мог что-нибудь различить. Но этот погреб был гораздо больше комнаты с генератором за стеной, а поток воздуха был таким сильным, как будто к моему лицу прикоснулась холодная рука. Совершенно автоматически я повернулся в соответствующем направлении, ожидая увидеть там, вверху, под потолком, серую тень, возможно, окно или узкий вход в вентиляционную шахту.

— Что это здесь? — пробормотала Юдифь. Вопрос был обращен к Карлу, который последним пролез через отверстие, все еще стоял на карачках и так нехотя и обстоятельно выпрямлялся, что создавалось полное впечатление, что он зачем-то тянет время.

— Откуда мне знать? — ответил он с вызовом.

Что-то стукнуло. Я испуганно повернул голову и увидел рядом с собой тень, которой не должно было быть, не могло быть, а через секунду стук повторился и разбилось стекло.

— Оставайтесь, где стоите! — сказал Стефан. — Мне кажется, здесь стоит…

Вместо того чтобы продолжить, он с шумом поставил лампу, и несколько секунд мы слышали лишь шорохи и скребки. Затем он чиркнул спичкой, и раздалось тихое шипение, что в первый момент показалось мне очень знакомым, чего я, однако, никак не мог классифицировать. И только после того, как рядом с керосиновой лампой Стефана возник второй, яркий и белый свет, я узнал светильник для кемпинга.

— Очень интересно, — сказал Стефан.

Я не был уверен, что он имеет в виду то же, что и я, особенно когда увидел взгляд, который он бросил на Карла. Я не стал поворачиваться к Церберу, а только сомкнул на несколько секунд веки и несколько раз моргнул, чтобы привыкнуть к новому освещению. Это помещение тоже было построено из старого, грубого кирпича и имело сводчатый потолок, но было гораздо больше, чем комната за стеной. Стефан поставил свою лампу на что-то, что раньше, возможно, служило верстаком, а теперь было завалено всяким мусором. Рядом с ним находилась какая-то деревянная перегородка высотой до колена, длиной примерно в два метра, которую я в первый момент принял за старинный ящик для картофеля, пока не обнаружил изъеденную ржавчиной, почти под самым потолком печную заслонку. Воздух шел оттуда. Это не было окно, а лишь печная вытяжка, которая больше не закрывалась плотно или вообще никогда не закрывалась. Противоположная стена, которая находилась на расстоянии восьми или десяти шагов, была полностью занята металлическими стеллажами, которые не только были вделаны вплотную к своду, но и выглядели настолько массивно, будто были сделаны на века. Так же, как и верстак, полки стеллажей были плотно заставлены всевозможным хламом, но света кемпинговой лампы не хватало, чтобы различать детали. Я только составил общее впечатление неразберихи. Блестел какой-то металл или стекло.

— Интересно, — еще раз сказал Стефан.

На этот раз я доставил ему удовольствие своим вопросом:

— Что именно?

Стефан указал на газовую лампу.

— Эта штука совсем новая, — сказал он. — И баллон полный. Даже слышно, что давление там сильное.

— Ну и? — спросила Мария. Она перестала шарить в темноте и подошла к нам, так осторожно переставляя ноги, как будто шла по битому стеклу.

— Кто-то был здесь, внизу, — ответил Стефан. — Я думаю, это тот, кто так старательно замаскировал этот проход.

Он не назвал имени Карла, но говорил с такой неприкрытой насмешкой, что Карл вынужден был оправдываться.

— Ну что вы на меня уставились, — сказал он. — Я понятия не имею, что здесь произошло. Да мне и неинтересно.

Стефан что-то ответил, но меня это не интересовало, так как оба они могли провести остаток ночи, споря друг с другом, мне уже не было до этого дела. Я решил, что лучше потрачу время на то, чтобы снова, на этот раз уже более внимательно, осмотреть жуткий подвал. Мои глаза постепенно в достаточной степени привыкли к слабому свету. Я теперь заметил, что стены здесь в пятнах грибка и плесени, но когда-то это помещение должно было выглядеть совершенно по-другому и служить какой-то другой цели. На стене слева от нас еще виднелись тени от шкафов, которые раньше там стояли достаточно долго, чтобы оставить следы. Целый пучок толстого медного кабеля, изолированного уже ставшей хрупкой, почерневшей резиной, тянулся вдоль стены под самым потолком и сползал вниз подобно странным лианам до середины стены, где он заканчивался у целой батареи старомодных выключателей и распределительных коробок. Под этим раньше должно было стоять что-то большое и тяжелое. Не обращая внимания на Стефана и Карла, которые тем временем состязались в колкостях, я взял керосиновую лампу Карла и подошел поближе к стене. Теперь я увидел, что это странное скопище выключателей, распределительных коробок и других, совершенно мне не известных аппаратов, должно быть, минимум пятидесяти- или даже шестидесятилетней давности, а может быть, и больше. Под полувековым слоем грязи, супившимся здесь, я не сразу разглядел, что каждый кабель был бережно надписан. Я переложил лампу из правой руки в левую, облизнул указательный палец языком и попытался стереть грязь с одной маленькой таблички, чтобы прочитать надпись. Результат был совершенно неудовлетворительный. Грязь имела консистенцию цемента и отмывалась примерно так же легко, но, по крайней мере, я выяснил, что табличка сделана из эмалированного металла, а надпись мне в любом случае не понять, так как она состояла из комбинации букв и цифр, которые поймет только тот, кто знает, что они означают.

— Странно, — проговорила Юдифь. А я и не заметил, что она стояла у меня за спиной.

— Что? — спросил я скорее из вежливости, желая зарекомендовать себя хорошим собеседником, нежели потому, что мне интересно было услышать ее ответ. (Тем временем я уже находился в такой точке, что мог спокойно сознаться себе в том, что я действительно любил ее и внутри себя даже сам почти верил, что вполне имел бы желание и возможность сделать то, что я сделал, вступить с ней в близкие отношения, даже если бы я познакомился с ней при обычных обстоятельствах, в мирной жизни. Невзирая на это, она все-таки была женщина и поэтому с ней следовало обращаться так же, как со всеми особями женского пола, руководство по эксплуатации которых я довольно основательно изучил. Если ты так хочешь, можешь приходить хоть на бровях и слишком поздно, шаркай испачканными в собачьем дерьме ботинками по белому ковру и гаси свои окурки в кашпо с пальмой — но слушай ее! Все равно, что она говорит, все равно, где и когда, только никогда не показывай ей, что ты равнодушен к ее словам.) В конце концов, с самого нашего прибытия в Грайсфельден с нами постоянно случались вещи, которые так или иначе можно было бы назвать весьма странными, если не абсолютно абсурдными. Здесь, внизу, тоже. Мне хотелось выбраться отсюда.

Юдифь показала движением головы на кусочек величиной с почтовую марку, который я только что с таким трудом расцарапал.

— Это старонемецкий шрифт, — сказала она.

Я еще раз взглянул на надпись и пожал плечами. По мне, хоть бы это была и древневавилонская клинопись, какая разница! Это бы меня не впечатлило. С каждой секундой, которую мы проводили здесь, внизу, с каждым вдохом этого сырого, холодного, пахнущего разложением воздуха, который проникал в мои легкие, во мне росла потребность немедленно повернуться и вырваться отсюда. Но между тем чувство, которое вынуждало меня к этому, было уже не страх. Это была внезапная, непоколебимая решимость, не оставаться здесь ни в коем случае. Хотя я уже был здесь когда-то раньше…