Свадебные колокола - Конни Брокуэй

Она поднялась на две ступеньки. Чтобы взглянуть ему в глаза, ей пришлось запрокинуть голову, открыв изящную линию шеи.

— Вы должны извиниться перед мистером Блумфилдом.

— Забудьте о нем.

Она не ответила и взялась за ручку двери. Он обогнал ее и распахнул перед ней дверь.

— Ладно. Но почему я должен извиняться?

Она прошла впереди него в холл. Он последовал за ней.

— Почему? — настойчиво повторил он. Она даже не потрудилась оглянуться.

— Если в кустах была птица бубо или какая-либо другая, то я сиамская королева.

И тут из двери где-то в середине коридора появился Беверли. Увидев Эвелину, он хотел спрятаться, но она его заметила.

— Беверли! Задержитесь на минутку.

— Всего на минутку, мадам? Обычно ваши обмены любезностями с прислугой продолжаются гораздо дольше.

— Я хочу спуститься в винный погреб, Беверли, — констатировала Эвелина. — Будьте любезны, дайте мне ключи.

— Погреб не заперт, мадам, — ответил Беверли. — В погребе нет ничего такого, что стоило бы украсть. Возможно, несколько бочек старого сидра. Бригадный генерал тонким вкусом не отличался. По правде говоря, верхом кулинарного искусства он считал карри, которое готовил его индийский повар.

Беверли взглянул на Джастина, словно подозревал, что он унаследовал столь же низменные вкусы.

— Ладно, — отозвалась она, обращаясь к Беверли и игнорируя Джастина, что ему явно не понравилось. — Вы не возражаете, если я проверю сама?

— Напротив, мисс. Если бы вы не проверили, я мог бы подумать, что нарушилась естественная последовательность событий.

Эвелина не потрудилась ему ответить. Обогнув стоявшего на пути дворецкого, она вошла в малую гостиную. Джастин следовал за ней по пятам.

— Эви, неужели вам и впрямь хочется ползать по старому, пахнущему плесенью подземелью?

— Да, — ответила она, направляясь к низкой двери, расположенной сбоку от камина.

Дверь действительно оказалась не заперта и без труда открылась с первой попытки. У лестницы стоял маленький латунный фонарь. Эвелина на ощупь зажгла его и начала спускаться вниз по каменным ступеням, таким старым, что они были вытоптаны по центру. Джастин шел за ней следом.

— Вам не обязательно идти со мной, — пробормотала она возмутительно холодным тоном, который придавал ему решимости узнать, что скрывается за тонированными линзами и задумчивым выражением лица.

— Надеюсь, вы не станете возражать, если я позволю себе выпить? У меня страсть к сидру. — Он улыбнулся обворожительной, даже обезоруживающей улыбкой. Но она лишь холодно взглянула на него.

— Как вам будет угодно.

Что касается винного погреба, то он действительно представлял собой жалкое зрелище. На ветхих шатких полках она обнаружила несколько дюжин бутылок самых заурядных итальянских вин, пару фляг какого-то бренди и покрытую плесенью старую бутылку мадеры, а также, как предупреждал Беверли, полдюжины бочек, выстроившихся вдоль стены.

— Похоже, что старина Беверли прав.

— Нет, — ответила Эвелина и, подняв повыше фонарь, огляделась вокруг. Огонек фонаря высветил контуры ее лица, блеснул на стеклах очков. Выбившаяся из прически прядь волос отбрасывала причудливую тень на ее щеку.

Она с победным возгласом бросилась к стоявшей в стороне от других бочке, крышка с которой была снята и находилась рядом, прислоненная к стенке. Поставив фонарь на земляной пол, Эвелина перегнулась через край бочки и заглянула внутрь. Она оказалась такой маленькой, что верхняя часть ее тела целиком исчезла в бочке.

— Черт побери! — глухо прозвучал из бочки ее голос. Она подпрыгнула, брыкнула ногой и, пыхтя от напряжения, завозилась в бочке.

— Помочь? — спросил Джастин.

— Сама справлюсь! — глухо прозвучал откуда-то из глубин ее голос. — Я уже почти… Вот! — Она появилась из бочки с победоносным видом, держа в каждой руке по бутылке. Лицо ее испачкалось пылью, в волосах запуталась паутина.

— Ну и что вы держите?

— А это, мистер Пауэлл, две из десяти бутылок Шато Лафит-Ротшильд. Тех самых, которые ваш дедушка спрятал здесь накануне приезда вашего батюшки в монастырь в 1886 году.

— Да уж, поступок вполне в стиле старого вояки. Но как вы узнали о таком факте?

— Я читала его дневник. Он был военным до мозга костей, не так ли? Все у него учтено, все подтверждено документами, пусть даже следующие поколения, узнав кое о чем, плохо о нем подумают.

Джастин рассмеялся.

— Сомневаюсь, что ему приходило в голову, будто кто-нибудь сможет с ним не согласиться или счесть его недостаточно проницательным.

Она помедлила, потом смущенно добавила:

— Вам, наверное, было трудно вместе. Вы с ним такие разные.

«Господи, да она, кажется, всерьез этим обеспокоена».

— Дорогая моя девочка, — тихо прошептал он, — не считайте наши трудности семейной трагедией.

— Но он ожидал, что вы станете не тем, чем вы стали. Вам пришлось очень нелегко, когда вы поняли, что не соответствуете его представлению о том, чем вы должны стать.

Джастин нахмурил лоб, не зная, как бы ее успокоить, и удивляясь тому, что ее тревожат такие пустяки. Члены его семьи не знали о необычном повороте его армейской карьеры и, хотя они разочаровались тем, что он нарушил существовавшую много поколений традицию, оставив военную службу, трагедию из такого поступка никто не делал, кроме бригадного генерала и его старых армейских приятелей.

Надо как-то объяснить такие вещи Эви, потому что ее обеспокоенность вызвана чем-то большим, чем сопереживание. Здесь присутствовало что-то личное. И ему хотелось как-то приободрить ее. Очень хотелось.

— Меня никогда не трогало, что думает генерал, Эви. — Джастин наклонился над бочкой, раскинув руки вдоль ее края. Эви придвинулась ближе, пытливо вглядываясь в его лицо.

— Не может быть. Ведь он ваш дедушка. Джастин задумался.

— Мне повезло. Между нами вставал мой отец. Он не позволял своему тестю запугивать меня, лишать меня права выбора или унижать в угоду своим амбициям. Мой отец потратил многие годы, пытаясь стать таким, чтобы тесть мог им гордиться, и ему это удалось, хотя принесло не удовлетворение, а страдания. И вот однажды, проснувшись, как он сам рассказывал, он понял, что в процессе превращения в того, кем хотел его видеть генерал, он почти забыл, к какому идеалу он сам имел намерение стремиться.

Она слушала его, трогательно приоткрыв рот, словно ребенок сказку.

— Все мы стремимся к своему идеалу человека, которым мы стали бы, если бы нашли в себе храбрость, честность и силу, чтобы сделаться таким человеком.

Пока он говорил, она придвигалась все ближе и ближе к нему, словно ее тянуло магнитом.