Секрет бабочки - Кейт Эллисон

Патрульная Гарднер мило мне улыбается. Она красивая, не то что копши, которых я видела; черные волосы забраны в растрепанный пучок, большие круглые глаза, такие темно-карие, что кажутся черными.

— Пенелопа? — спрашивает она, протягивает мне свой жетон, отбрасывает с лица прядь волос. — Я патрульная Гарднер. Ты можешь называть меня Люсиль, если хочешь. — Щеки у нее круглые, как яблоки.

Моя нижняя челюсть не желает двигаться, грудь сжимает.

— В чем… в чем проблема? — выдавливаю я из себя. Мой язык раздулся и обжигает рот. Они меня вычислили: воровство. Незаконное проникновение в дом Сапфир.

— Твои родители дома?

— Нет, — вру я, глядя на дырку в моем правом носке. — На работе.

— Что ж, — она чешет правое ухо, вызывая у меня желание почесать левое, потом правое, оба сразу, и еще раз, только так и можно отделаться от этого желания. — Не будешь возражать, если я задам тебе несколько вопросов?

Я стою, тупо уставившись на нее.

— Не волнуйся, Пенелопа, — мягко продолжает она. — К тебе никаких претензий нет. Я хочу спросить тебя о Сапфир, понимаешь?

Я быстро отворачиваюсь, делаю вид, будто что-то ищу. Сама тук тук тук, ку-ку, прежде чем с облегчением ответить «да» и пригласить ее в дом. Молю Бога, чтобы мама спала или не могла оторваться от телевизора.

По тускло освещенной прихожей я веду патрульную Гарднер в гостиную. Сажусь посреди дивана, чтобы она не могла сесть рядом со мной, и она усаживается в большое кожаное кресло, которое Орен уговорил отца купить на какое-то Рождество.

Патрульная Люсиль Гарднер складывает руки на коленях. Ногу на ногу не кладет. Обе стоят на ковре.

— Я подслушала часть твоего разговора с патрульными Пайком и Грэм. Я также слышала, как они завернули тебя и почему, — она пытается встретиться со мной взглядом, но я не смотрю на нее. — Как тебе известно, мы уже арестовали человека в связи с этим убийством, но я не убеждена, что убил он… я не убеждена.

— Почему? — Моя голова немеет. Слово отдается в ушах.

— Иногда… как бы получше объяснить. В Кливленде много убийств. И на Управление постоянно давят: найдите, поймайте, посадите… Тебе понятно, к чему я это говорю?

Я не отвечаю. Она потирает лоб.

— Ладно, попробую еще раз. Знаешь, все любят быстрые и простые расследования. Такие всех только радуют. И с некоторыми делами все сразу ясно. Но в этом случае… — Она откашливается, руки чуть сдвигаются вперед. — Я думаю, оставлены без внимания некоторые важные улики. Один твой вопрос в участке разжег мой интерес. Ты спросила насчет помады, была ли та при ней в момент убийства. Почему тебя заинтересовала эта подробность?

Я пожимаю плечами, глубже вдавливаюсь в спинку дивана.

— Не знаю.

Ее темно-карие глаза раскрываются шире. Она наклоняется ко мне, сидя в любимом кресле Орена.

— Пенелопа, я думаю, ты чего-то недоговариваешь.

Я тупо смотрю на нее. Ничего не чувствую. Словно плаваю в сером облаке.

— Послушайте, я не помню, что говорила, — лгу я. — Она мертва. Я не вижу смысла пытаться разобраться, как и почему. Что бы мы ни сделали, назад ее не вернуть.

Круглые щеки Люсиль Гарднер начинают сдуваться.

— Если ты так думаешь, тогда не вернуть, — говорит она. — Ничего не случится. Ничего не изменится. — Она выпрямляется, ладонями накрывает колени, предплечья — две прямые параллельные линии. — Но мне все равно хочется знать, почему ты спросила о помаде. Меня интересует, как ты о ней узнала?

Я считаю нитки, которые торчат из моих рукавов: две на левой, одна на правой. По отдельности — плохо, но вместе хорошо, правильно, безопасно. Однако я не могу объяснить ей, что не смогла найти помаду Сапфир, проникнув в ее дом и порывшись в ее вещах, потому что это будет признание в совершении преступления. Поэтому я поднимаю плечи чуть ли не до ушей на три долгие секунды, прежде чем ответить:

— Я просто подумала, что помада будет с ней, поскольку она ею очень дорожила.

Этого я тоже не могу объяснить, факт, что у меня многие ее вещи, которыми она дорожила, что я не хочу расстаться с ними, что я не могу расстаться с ними. Я не могу объяснить, что Сапфир теперь живет во мне. Я не могу объяснить, что она полностью замолчит, уйдет навсегда, если я лишусь ее статуэтки-бабочки, ее подвески-лошади.

Патрульная Люсиль Гарднер складывает ладони домиком на сдвинутых бедрах.

— Помаду на ней нашли, — начинает она. — Но не так, как ты могла бы подумать.

Несмотря на все, сердце едва не выпрыгивает из груди.

— Что значит «не так»?

— Когда мы нашли Сапфир, все ее тело было исписано помадой. Одним словом, снова и снова. — Она тяжело вздыхает. — Об этом прессе не сообщали. Вот почему меня удивил твой вопрос.

Волосики на моих руках вибрируют, встают дыбом. Призрак Сапфир облепляет меня.

— Каким словом? — Голос мой глуховатый, будто доносится издалека.

Патрульная Люсиль Гарднер откашливается и лишь потом произносит это слово мелодично-медовым голосом:

— Шлюха. — Она на мгновение отводит глаза, а потом вновь изучающее смотрит на меня, пытается встретиться со мной взглядом. — Ты что-нибудь знаешь о людях в жизни Сапфир?.. Что-нибудь о тех, кто мог это сделать? О врагах, которые могли у нее быть?

Сапфир колышется, соскальзывает с моей кожи, собирается в лужицу у ног, покалывает мне стопы электрическими разрядами, расплывается по ковру. Исчезает.

Я думаю о Флинте, о том, как легко он проник в ее дом, как хорошо знал расположение комнат, о его рисунке — ее полуобнаженного тела — с игрой света на ее ребрах и груди, о том, как он лгал насчет нее. Насчет всего. О дневниках — о Птице, — в которых она писала о его склонности к насилию, о его внезапных вспышках гнева.

Но я не могу. Какая-то моя часть не хочет говорить об этом вслух. Как только скажу, все это станет правдой. А я, несмотря на все, по-прежнему не хочу, чтобы это было правдой.

— Я не знаю… я действительно ничего не знаю, — говорю я и думаю о лице Сапфир, превращающемся в пыль передо мной.

— Пенелопа? — Патрульная Люсиль Гарднер поднимается с рождественского кресла Орена. — Тебе нехорошо?

Я тяну себя за волосы. По девять раз у каждого виска. Патрульная Гарднер пытается положить мне руки на плечи, но я отшатываюсь. Нет. Намеренное вмешательство означает, что я должна начать все снова. Я не хочу начинать снова.

— Я в полном порядке, — отвечаю я после того, как дергаю себя за волосы восемнадцать раз, дыхание срывается. — У меня… э… зачесалась голова. — Я смотрю в пол. — Много задают на дом. Ни минуты свободного времени.

— Это я понимаю, — мягко говорит Гарднер. — У меня тоже много работы. И я помню, сколько задают на дом в старшей школе. Я думаю, слишком много. — Она смеется, неловко идет к входной двери. — Пенелопа, я знаю, как легко разозлиться, глядя на работу полиции, но иногда нужен лишь человек, которому происходящее небезразлично. Человек, благодаря которому происходящее становится небезразлично и другим. — Люсиль кладет руку на ручку входной двери. — Я еще не готова сдаться. — Она уходит, оставив меня в прихожей.

И тут же очередная невезуха: «Аккорд» моего отца сворачивает на подъездную дорожку, когда Люсиль садится в белый автомобиль Управления полиции Кливленда. Деревья за окном стоят недвижно. Ветер стих.

Дверцы хлопают одновременно. Гравий летит из-под колес ее автомобиля, его шаги слышатся в гараже, дверь в дом открывается и закрывается.

— Ло? — он уже кричит. — Что здесь делал полицейский?

— Женщина-полицейский, — бесстрастно уточняю я.

Он скидывает пальто с плеч, пальцы белеют от напряжения, потому что держат и пальто, и чемодан, и брифкейс.

— Не остри. Отвечай на вопрос.

— Ничего интересного, папа. Ничего важного. Рутина. — Слово «шлюха» бьется у меня в голове. Вот оно что. Ревность. Ревнивый бойфренд.

Птица. Единственное объяснение. Я чувствую, что меня сейчас вырвет.

— Рутина? — рычит он на меня. Ставит чемодан к стене, бросает брифкейс на пол. Шагает ко мне. — Ты думаешь, я такой глупый, Ло? Что я не знаю, когда ты мне лжешь?

Я не реагирую. Тру рукой правую ногу. Потом левую. Снова правую. Девять, девять, шесть.

— Перестань дурить и отвечай мне! — Я вижу, как напрягаются жилы на шее, как вздувается вена на лбу. — Что ты сделала? Опять крадешь?

Он прерывает мой отсчет. Должна начать снова. На этот раз я считаю вслух. Это единственный способ гарантировать, что все будет сделано правильно.

— ПЕНЕЛОПА МАРИН! ПРЕКРАТИ! — Он подскакивает ко мне, отрывает руку от правого бедра. Я борюсь с ним, отталкиваю другой рукой, отталкиваю со всей силой, которая только у меня есть.

— Отпусти меня! — кричу я, тянусь рукой к стене. Надо постучать. Надо подергать.

— Прекрати, Пенелопа! Просто прекрати и послушай меня!