Чейзер. Крутой вираж - Вероника Мелан

– А от кого? Кроме тебя меня никто больше не ищет…

Пройденный на много кругов разговор – там, далеко.

А здесь новый Мак, вероятно, ошалел, попытавшись запустить процесс поиска и потерпев неудачу. Как же! Великий Охотник! Чудодейственный внутренний сканер! Все примитивные существа – как на ладони, стоит только дать мысленный запрос.

Лайза снова принялась хихикать – не злорадно, но вполне себе ехидно, с задором.

Дрейк денег дал, Мак ее ищет – может, эта временна́я ветка и не так плоха, как казалось раньше, может, она не проклятье?

Заворачивая к дому, Лайза приказала себе выбросить лишние мысли из головы. Работа, сегодня она думает только о работе!

Старый консьерж, впервые за последние две недели услышав от вечно хмурой мисс Дайкин: «Здравствуйте! Как поживаете?», – просветлел лицом, снял кепку и вежливо поклонился.

Радовалась ли она тем пятистам тысячам, которые великим призом некогда были обозначены в далеком подписанном контракте? Радовалась.

Но так ли сильно, как радовалась теперь, глядя на голубоватый экран разложенного на столе ноутбука, где на счету вместо жалких остатков ее средств, достоинства и гордости красовалась шестизначная сумма?

Лайза не замечала того, что, приклеившись глазами к одной-единственной строчке – графе таблицы, – бесконечно, как заведенная, щелкает и щелкает шариковой ручкой.

Дрейк дал не пятьдесят тысяч.

Дрейк дал сто.

И теперь в той самой графе, где раньше ютилась одинокая жалкая тысяча, теперь стояла цифра «101 237,00» – множество новых цифр по соседству, множество веселых и шумных тысяч.

И даже не спросил зачем.

Танцевала на ветру, обвиваясь вокруг балконной двери, занавеска; шумел, втягивая теплый воздух, вентилятор ноутбука – охлаждал процессор; по-домашнему уютно пыхтел на подставке старенький закипающий чайник. По всей комнате, то здесь, то там, на потолке, на стенах, на ковре сидели солнечные зайчики.

Теперь она может нанять не четыре-пять, а семь-восемь сотрудников, развиться быстрее, взять больше заказов. Теперь она не связана по рукам и ногам прежней работой (смешно, она уволилась с нее дважды), а вновь выплывает в безбрежный, сверкающий бликами возможностей океан, теперь она…

Мысли прервал телефонный звонок; яркие идеи-бабочки, залепившие было собой весь пятачок сознания, тут же вспорхнули и разлетелись.

Лайза бросила раздраженный взгляд на лежащую у стола сумку. Не далее как этим утром она обиженно смотрела на молчащий телефон, а теперь тот неожиданно решил напомнить, что имеет голос. Кому она могла понадобиться? Элли? Если Элли, то этим вечером они закатят вечеринку: бар, ресторан, коктейли, куча гордых тостов. И плевать, что реальность не та, – впервые она позволит себе забыться…

Откатив от дивана столик, Лайза помчалась на кухню – сейчас она обрадует подругу, расскажет ей, как добр на самом деле Дрейк, предложит на выбор несколько десятков ресторанов и будет насмехаться над Элли, которая промучается с выбором до вечера!

Когда раздраженно вибрирующий аппарат перекочевал из недр сумки в теплую ладонь, Лайза посмотрела на цветной светящийся экран и едва не выронила сотовый из рук.

Звонил Мак.

Этот номер она видела много раз. Много-много раз в своей прошлой жизни. То же сочетание цифр, та же последовательность. Только однажды из безликого ряда нулей, двоек, троек и восьмерок сложилось слово «Мак»; именно его выдавал на экран белый дорогой мобильник, который, подобно контракту, белому костюму и ключам от особняка Чейзера, остался в прошлом.

«Мак».

И еще фото.

За возможность поставить на заставку фото любимого лица Лайза билась не одни сутки.

– Мы не используем фотографии. Не позволяем, чтобы они расходились по Сети или перекочевывали на фотобумагу в каком-либо агентстве. Одно такое изображение, хранящееся в памяти твоего телефона, может легко уйти в интернет, а оттуда – куда угодно.

– Ну ты и зануда! Это же всего лишь…

– Я не зануда! Пойми, Лайза, моя работа накладывает некоторые ограничения, в том числе невозможность иметь на заставке фотографию моего лица.

Она куксилась и кряхтела, как перезрелая слива. Глядела на него расстроенными глазами и капризничала-капризничала-капризничала:

– Мне надо!

– Не надо. Ты меня каждый день видишь дома.

– Надо! Я хочу любоваться твоим лицом и на телефоне!

– Оно уйдет в сеть!

– Не уйдет!

– Лайза!

– А зачем, скажи мне, вам в отряде Логан? Вот пусть и сделает так, чтобы с моего телефона твое лицо и не ушло в сеть. Пусть напишет программу, барьер, пусть создаст для тебя «кодовую клетку», куда я тебя, пушистого, посажу.

Мак долго силился найти логичные доводы для отказа. Кряхтел, смотрел раздраженно, но доводов всё не находил. А вечером сдался и позвонил Логану, попросил того написать программу.

Лайза ликовала; на следующий день у нее появилось первое изображение – то самое, которое впоследствии и встало на заставку: на нем Мак смотрел хитро, прикрыв половину лица рукой; ему на щеку падал свет, другую покрывала тень, а глаза глядели так лукаво, что, казалось, собеседник говорит: «Возьми трубку, принцесса! Я все равно тебя вижу, где бы ты ни находилась…»

Глядя на то фото, она всегда улыбалась.

Теперь фото не было.

Был лишь знакомый порядок цифр и старый мобильник. Но номер был тот же; звонил Мак.

Зачем?

По какой-то странной причине, завороженная, Лайза никак не могла заставить себя нажать кнопку «Ответить». Что она услышит там? Какие слова скажет в ответ? Нужен ли ей еще один пустой и напряженный разговор ни о чем, еще одно пластиковое извинение? Да, извинение – другой причины для звонка нет.

Телефон обиженно надрывался, исправно гудел, массировал ладонь мелкой дрожью – не унимался и звонивший.

Он звонит ей.

На душе весело и грустно, на душе странно.

Начало положено – так сказал Дрейк? Начало или конец? Процесс, где каждое слово, каждый жест, каждое слово способны изменить направление течения судьбы.

Звонок, и тучи в душе разошлись совсем – поспешили убраться прочь за горизонт, потому что резво и решительно вдруг разогнал их налетевший порыв свежего ветра. Смена погоды, надвигающийся ураган, и пахнет дождем, пахнет чем-то свежим.

Телефон исходил трелями еще две минуты. Две долгие минуты, в течение которых синие глаза не отрывались от экрана, а сердце замирало всякий раз, стоило трели замереть. Замереть, чтобы начаться вновь, чтобы радостно стукнуло следом и сердце.

Нет, обида еще осталась, не унялась после вчерашнего, да и как себя вести – она придумать не успела, – а значит, не время.