Горький берег солёного моря (СИ) - Крылова Татьяна Петровна

— Так это действительно ваша работа? — вежливо спросил Одноглазый, указывая на Тараса.

— Я лечить, — кивнул доктор.

— Зачем?

— Давать клятву. Должен лечить всех, кто нуждаться, — покорно пояснил Беллами.

— И нас станешь лечить?

— Если требоваться, — подтвердил доктор Кло.

Одноглазый улыбнулся. Вернув факел своему помощнику, он распорядился выделить врачу комнату и обходиться с ним так, словно он самый важный господин на этой заставе.

— Кто посмеет нагрубить или ударить уважаемого доктора, лично мной будет высечен в полдень у позорного столба!

'А положение у них ничуть не лучше, чем у гарнизона Южной заставы, — подумал Василий. — Вон как за доктора ухватились'.

Улучив момент, Василий подмигнул Беллами, давая понять, что все складывается на редкость удачно и доктору ни в коем случае не стоит испытывать судьбу, помогая им с Тарасом. На уготованном ему месте от Беллами будет больше проку.

Убедившись, что доктора Кло отвели, куда было приказано, Одноглазый вновь обратил свое внимание на Василия и Тараса.

— Этих цепью сковать и в кладовку на кузнице. Проверьте, чтобы инструментов там никаких не было! Как сделаете все, ключ от замка лично мне принести. Завтра поглядим, какой он кузнец, — бандит кивнул на Василия. — Если и вправду кузнец, в живых обоих оставлю. Офицер у тебя в помощниках будет. Но если обманул меня, обоих заживо на солнце зажарю. Нам лишние рты ни к чему, а вот потеха поим ребятам всегда на пользу идет.

Сплюнув на землю, Одноглазый отправился в ту же сторону, куда увели доктора. Оставшиеся бандиты кинулись исполнять его указания. По прошествии десяти минут Василий, Тарас и добрый кувшин прохладной воды были заперты в темной, но куда менее душной по сравнению с ямой кладовке. Стены ее были сделаны из деревянных, проеденных термитами досок, полом служил вездесущий песок.

— Сбежать отсюда будет не проще, чем из ямы, где нас держали, — вздохнул Григорьев, устраиваясь на земле на ночевку.

— Сбежим, — уверенно отозвался Василий.

— Неужто план уже придумал?

— Нет пока. Но деваться некуда — придется поработать головой. Не знаю, как у тебя, а у меня еще есть планы на жизнь за пределами этой чертовой пустыни и этого дрянного берега.

В темноте вновь послышался вздох Тараса.

— Моим планам на жизнь не суждено сбыться, — проговорил офицер. И впервые за все время знакомства Василий услышал нотки обреченности и смирения в его голосе. Теперь, когда никто, кроме друга, не мог видеть и слышать его, Тарас позволил проявиться истинным чувствам.

Однако подобные настроения шли в разрез с ожиданиями и надеждами Василия. Да и любой другой здравомыслящий человек на месте молодого человека сообразил бы, к каким последствиям могут привести безразличие и апатия в сложившейся ситуации. И хотя сын кузнеца пока еще не собирался раскрывать всей правды Григорьеву, он понял, что иного выхода у него не остается.

— Несколько лет назад я действительно занимался кузнечным ремеслом, так что вы можете не переживать за нашу судьбу: я сумею и лошадь подковать, и ключ к замку на этой цепи выковать, — громко и четко произнес Василий, чтобы исключить возможность быть неуслышанным и неправильно понятым. — Однако в последние годы жизнь принудила меня к совсем иным занятиям.

Тарас ничего не ответил ему, но по тому, что копошение в том углу, где расположился на ночлег Григорьев, прекратилось, Василий понял, что его внимательно слушают.

— Как вам уже известно, на Южную заставу мы с Беллами прибыли с инспекцией по поручению губернатора. В пустыню мы с доктором Кло отправились, заручившись поддержкой и советами полковника Ожешко. Однако истинная цель нашего путешествия сюда — это вовсе не разведка.

Григорьев вновь зашевелился, принимая сидячее положение. Темнота в кладовке не была абсолютной. Ночной свет и свет редких факелов проникал внутрь через многочисленные щели между деревяшками. И теперь, когда глаза пленников привыкли ко мраку, они могли различать силуэты друг друга.

— Вот как? Зачем же вы потащились в это богом забытое место? Уж не смерть ли свою встретить хотели? — усмехнулся Тарас.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Нет. Не смерть мы искали. Нам… вернее, мне было необходимо найти вас.

Василий подполз к офицеру, шурша песком и позвякивая звеньями цепи. Вытянул вперед правую руку и закончил свой рассказ:

— Позвольте представиться, Василий Лаврентьевич, как зовут меня в здешних краях.

— Лаврентьевич… — словно эхо повторил Григорьев.

— Да. Тот самый, кто женился на вашей Тамаре Ивановне и как свою воспитывал вашу дочь Ию.

Тарас не спешил протягивать руку в ответ, но и с кулаками на Василия не набросился. Последнее молодой человек посчитал добрым знаком. Он решил не торопить собеседника, давая тому возможность все понять.

Григорьев молчал долго.

— И все же, как ни стараюсь, я не могу найти объяснения, зачем вы проделали такой путь ради встречи со мной? — наконец проговорил офицер.

— Чтобы вернуть вам то, что ваше по праву. И чтобы вернуть себе свою жизнь…

Глава 24 (Анна)

Лето в этом году выдалось мягким. Теплым, но не жарким. Временами дождливым, но чрезмерная влага ни разу не утомляла графиню. Напротив, после каждого дождя воздух наполнялся свежестью, дышать становилось легче, а дорожки в парке и садах поместья не успевали размокнуть настолько, чтобы прогулка могла начать представлять для Анны опасность.

К концу августа заканчивался и восьмой месяц ее беременности. Во всяком случае, так говорил доктор. Сама Анна не вела учет дням, а о дате предполагаемого зачатия старалась и вовсе не думать. Слишком сильно волновали ее воспоминания о первой брачной ночи. И слишком тоскливо становилось на душе, когда вспоминала она свой ночной побег и взгляд с портрета на стене в той темной холодной комнате.

На портрете был изображен старший сын Лаврентия Анатольевича — Василий. Но Анну до сих пор преследовало ощущение, что молодой человек на полотне был вовсе не графом, а ее возлюбленным. Тем более что с сыном кузнеца Василий Лаврентьевич имел куда большее сходство, чем с родным отцом или младшим братом.

О своих тревогах Анна никому из домашних не говорила. Не за чем было им знать, что на самом деле беспокоит ее. Доктор же всю нервозность и чрезмерную плаксивость своей пациентки списывал на ее особое состояние. Марфа Ивановна вторила ему, ссылаясь на приметы и опыт деревенских рожениц. Домашние успокаивались от подобных объяснений, графиня — делала вид, что верит заверениям, продолжая почти ненавидеть себя за слабохарактерность и измену.

Душевное равновесие девушки нарушалось еще и потому, что Мелентий непременно хотел, чтобы у них родился сын.

— Мальчишка, — говорил молодой граф, — станет опорой отцу и деду: с малых лет будет учиться всем наукам, чтобы однажды стать достойным наследником нашим землям и капиталам.

— Э, как заговорил! — кряхтя и ерзая на стуле, отвечал на это Лаврентий Анатольевич. — В каких же недрах твоей дурной головы раньше прятались эти блестящие мысли?

Мелентий обыкновенно обижался на замечания отца, но быстро успокаивался. Вздыхал и отправлялся заниматься делами поместья, вести которые у Лаврентия Анатольевича уже не было ни сил, ни здоровья.

— Зря я так с ним. Мальчик все же вырос. За ум взялся. Добрый муж из него получился, — вполголоса приговаривал Лаврентий Анатольевич, обращаясь к Анне. — Ты как-нибудь намекни ему, что я горжусь им.

— Непременно, — с легкой улыбкой отвечала Анна.

Примерно такой разговор состоялся между ними и в тот день, когда посыльный принес письмо от Маркизы. Мелентий уже вышел из беседки в саду, в которой пили чай после завтрака. Лаврентий Анатольевич не проявил к посланию Руфины Модестовны никакого интереса, поэтому конверт взяла Анна. Поблагодарив посыльного, графиня отпустила его, после чего развернула бумагу. Быстро пробежала взглядом по ровным строчкам и отложила письмо на стол.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})