Всемирная история болезни (сборник) - Олеся Мовсина

– Да с ума вы все сошли, что ли? – я выхватила у него цветы и швырнула их куда-то в сторону. Не глядя. Уже почти рассвело, и я увидела, с какой бесконечной тоской и жалостью посмотрел на меня Полиблюд Айкендуев. Ещё удивилась, что вижу его отдельно от панибрата, мне казалось, что они – бред и сиамские близнецы. Он посмотрел на меня с жалостью, и этот взгляд слегка примирил меня с вернувшейся болью в спине и наступающим утром. Потом я полезла наверх, а он ещё некоторое время шарил в траве, отыскивая мои пропавшие тапочки.

Мара:

А меня пустили в палату, пока она ещё спала. Я села рядышком и стала выслушивать серенький шёпот соседки о том, как Нюся пыталась ночью сбежать и как её поймали на полпути, в коридоре. Интересно, куда её понесло?

Вдруг Нюся открыла глаза и блаженно мне улыбнулась:

– Я как будто всплываю из глубины сна, медленно и приятно. И вот уже на поверхности. А внутри меня ещё покачиваются слова, как вода, которой я наглоталась во сне.

У меня даже нос зачесался от такой радости: Нюся снова моя, прежняя, многословная, ассоциативная. А соседка заткнулась и мокро фыркнула в подушку.

– Какие же это слова? – спросила я как можно нежнее, чтобы не спугнуть.

– Внимание и вынимание, дождаться дождя, радоваться радуге, поругаться с подругой, – и зависла, и нахмурилась.

Я сидела не дыша, ждала, что ассоциация отпустит, отступит. Отпустила, и Нюся продолжала, хоть уже и не так блаженно:

– Мне приснилось, что слова – это деревяшки и мне из них нужно сделать… Ты знаешь, как делают венские стулья? Со всякими гнутыми спинками? Кажется, дерево обрабатывают паром, чтобы оно гнулось, принимало любые формы. И при этом не ломалось. Вот я во сне…

И тут Нюсечка окончательно проснулась и каким-то испуганным, диковатым даже взглядом покосилась на тумбочку у кровати. Кто-то у неё вчера уже побывал. И яблоки, и цветы успели притащить. Правда, букетик довольно странный: лилии, розы, гвоздики, всё не первой свежести и воткнуты в простую трёхлитровую банку с отколотым верхом. Я ничего не стала спрашивать о цветах, а вот Нюся спросила. Шёпотом:

– Ко мне вчера кто-нибудь приходил?

– А сама ты не помнишь?

– Нет, я тебя спрашиваю: ко мне домой, в мою квартиру вчера вечером кто-нибудь заходил? Ты была там, дома, открывала кому-нибудь дверь?

– Нет, никто не приходил, – сказала я, удивляясь всё больше Нюсиному новому тону.

– Точно?

– Точно.

– И никто не звонил?

– Хозяева твои звонили, в смысле, работодатели. Интересовались, когда ты к ним придёшь.

– И всё?

– Всё. А что такое?

– Ой, смотри, – Нюсин голос поднялся на ступеньку выше, – не ври мне, Марька, ты же знаешь, что маленькая ложь рождает большую лошадь, – и сама засмеялась и поморщилась от боли. Видно, проснулась ещё раз и вспомнила, зачем она здесь. Лошадь, видишь ли.

Я протянула ей свой подарок.

Это было давнее Нюсечкино открытие, её столетняя мечта. Родилась идея, когда мы с ней года два назад впервые попробовали чешский Velvet. Пиво и правда удивительное, не только и не столько вкусное, сколько приятное «на ощупь» для всего рта. Пена у него не мыльная и не пустая, а какая-то взбитосливочная, самодостаточная. Нюся тянула в себя эту прохладную массу и как-то растерянно повторяла:

– Бархат, бархат…

Потом, закрыв глаза, стала водить подушечками пальцев по поверхности стола, по своему рюкзаку, по шершавой стене, нервно ощупывать свою одежду и волосы. Я ждала, что она скажет.

– Почему люди не придумали себе искусства для осязания? – наконец открыла она глаза. – Для слуха есть, для зрения, даже для обоняния и вкуса есть нечто подобное. А для тактильных ощущений, кажется, ничего.

– Для тахтильных? – переспросила я, чтобы улыбнуть Нюсю.

А после второй кружки пива она уже вдохновенно разглагольствовала:

– Хорошо бы собрать целую коллекцию предметов, разных на ощупь: мягких-твёрдых, гладких-шершавых, всяких, упругих, скользких, холодных, бархатистых, ну не знаю, чего там ещё? И каждому экземпляру можно дать своё название, вызывающее ассоциации. Мы можем устроить с тобой целый музей, по которому надо будет ходить, закрыв глаза и ощупывать экспонаты, рассматривать их пальцами или вот, даже всей ладонью. В зависимости от идеи.

И ещё много чего она тогда наговорила и после этого несколько дней ходила и прищупывалась к окружающему миру, что-то прикидывала и обдумывала. А потом успокоилась. То ли забыла, то ли поняла несостоятельность своей выдумки. Нет, вряд ли она забыла.

И вот сегодня я принесла ей целую коробку с разными штучками. Моя попытка такой коллекции. Стекляшки, железки, пластмасски, камешки, резинки – разные по форме и консистенции, со всяким разным немыслимым качеством поверхности. Я попросила:

– Закрой глаза.

– Что-что ты сказала? – почему-то удивилась она.

Потом закрыла глаза и сунула руку в коробку. И пока пальцы её знакомились с содержимым, лицо добрело и хитрело. Наконец Нюся совсем рассмеялась и осторожно придвинулась ко мне, чтобы обнять:

– Спасибо, дружок, я поняла. Но всё равно, это только начало, это ещё не искусство. Для искусства здесь многого не хватает.

Я кивнула и, очень довольная собой, стала рассказывать ей историю каждой находки из этой коробочки. Нюсина соседка мечтательно косилась в окно, и было видно, что мечтает она только о переводе в другую палату.

19. Пропажа

Автор:

Ну вот, считай, опять пропажа.Я вечно что-нибудь ищу:Заброшенный маяк за пляжем,Откуда этот запах, даже —Куда звезда…Какая лажа.А вот теперь – тебя.

Мара:

А Лена странная даже на мой взгляд. И всё-то у неё есть, а, видно, ещё чего-то хочется. И хочется очень сильно. Как иначе этот психоз объяснить? Хотя нет, вру, ещё всякие наследственные заболевания мозга встречаются или там ранее приобретённые. В двух словах, по-моему, она где-то потеряла свою радость. И желание ничего не бояться. Не радуют её ни дети, ни муж, ни любовник, по всей видимости, имеющийся. За всех за них она в постоянном страхе. Попробовала я даже покопаться в её выдвижных ящиках детства-юности. Это было несложно. Что ж, многое объяснимо: с самого рождения мнить себя каким-то талантищем, а потом оказаться в роли довеска к богатому мужу. Такое мы уже сто раз проходили. И силу в себе чувствуем необыкновенную, а вот приложить её к чему – не знаем. Даже деньги зарабатывать на жизнь не приходится, даже детей няня воспитывает. Вот и занимаемся целый день тем, что мысли в голове крутим всякие непотребные, о жизни да о смерти. Человек-пустоцвет. И жалко такую.

Это меня Нюсечка попросила подменить её на время болезни. Я сказала: ради бога, лишь бы мамочка детишек согласилась. Лена согласилась, но первыми её словами нашего знакомства были:

– Я очень боюсь за детей.

При этом сама осталась дома книгу читать, а меня с детьми гулять отправила. Ладно-ладно. Мне даже интересно стало её раскусывать. Всегда любопытно выяснить, почему Байрон – богатый, красивый и талантливый и – пессимист.

Таня всю дорогу пытается надписи читать. Ма-ра-фон, пу-сть но-ги от-дох-нут, ин-акт. А Данилка знай позвякивает, хохочет над каждым словом сестры.

– Мара, а что такое инакт?

В голове несколько секунд теснится какой-то акт пополам с инцестом. Нет, это всего лишь ткани наоборот. Вернее, снизу вверх.

– Таня, а мама ваша работает где-то или только по дому?

Таня смущается:

– Мама?

Нет, даже удивляется скорее, хотя вопрос, казалось бы…

– Мама работает, – и задумывается о чём-то грустно, на вопрос «Где?» уже не выходит. Даня отцепляется от моей руки и перебегает на сторону сестры и хватает за руку её. Ну-ну.

После прогулки дети смотрят мультики, мы с Леной – в кофейные чашки. Лена мне и нравится, и не нравится. Добрая половина моей души праведно возмущается подобными откровениями:

– Мне иногда от этого страха за детей жить не хочется.

Пустые слова.

Злая половина моей души игриво подначивает:

– Так если ты жить не будешь, что тогда-то с детьми станет?

– А мне тогда уже всё равно будет. Лишь бы от этого мучения избавиться.

Забавный экземпляр рода человечьего. Поработать бы мне подольше с этим семейством. Да детей жалко. (Да, детей жалко) – разные половины моей души говорят с разной интонацией.

Агния:

Падение с лошади было большим, махровым таким, но всё-таки цветочком. А вот сегодня созрела ягодка, и я почувствовала, как куда-то падает вся моя головокружизнь.

Началось с того, что мне позвонила на трубку незнакомая девушка, представилась подругой Вани Симонова и потребовала срочного свидания. Я, конечно, удивилась и засомневалась, но на всякий случай объяснила, как найти меня в больнице.

Она явилась через час после звонка, и я сразу её узнала. Да, эти малиновые безвкусные волосы я… кажется, на похоронах. Точно, она была с Ваней, когда провожали Тёму. Что там у них ещё стряслось?