Под сенью благодати - Даниель Жиллес

Заметив, как передернулась мать, он порывисто повернулся к ней.

— Да, мама, никакого значения! В вопросах подобного рода следует считаться только с любовью. Разве не так? Любят ли друг друга Габи и Жан-Луи, да или нет, вот в чем вопрос. Жан-Луи нам только что признался, что больше не любит Габи. Следовательно…

— Но почему он утверждает, что больше не любит ее? — воскликнула госпожа Эбрар. — Ты его спросил об этом? Я тебе отвечу! Потому что он добился от нее, бедной малютки, всего, чего хотел; потому что она была его любовницей, да-да, его любовницей. О, нет, это было бы для него слишком удобно! Совратить честную девочку, а потом бросить ее! Нет, нет и нет! Возможно, я старомодна, но я никогда не допущу этого!

— Послушай, мама, — упрямо продолжал Бруно, — не хочешь же ты в самом деле силой заставить Жана-Луи жениться на Габи?

— А почему бы и нет? — возразила мать с гордо поднятой головой. — Жан-Луи должен искупить свою вину, и у него нет другого выхода. Право же, хамом можно быть, и не кончая такой коллеж.

— Искупить свою вину! — воскликнул возмущенный Бруно. — Искупить! Какое высокопарное слово! Точно ты говоришь о том, что Жана-Луи надо оштрафовать. Странный язык! Значит, по-твоему, ради искупления вины он должен сделать несчастным себя и Габи?

Он собирался продолжать в том же духе, но, встретив полный признательности, униженный взгляд Жана-Луи, вдруг замолчал; ему стало противно. Пусть сам выпутывается — ведь у этого типа не хватило даже элементарной смелости сказать правду. Джэппи, проснувшийся от громкого голоса Бруно, приоткрыл один глаз и с недоумением и опаской посмотрел на него. А настоятель, все это время разглаживавший край своей одежды, выпрямился.

— Хватит, Бруно! — сухо сказал он. — Не подобает разговаривать с матерью таким тоном. К тому же мне, мадам, все ясно. Ныне некоторым нашим молодым людям, в том числе и Бруно, свойственно неправильно понимать чувство долга; он не хочет нам ничего говорить, но само его молчание достаточно красноречиво. Вы все правильно поняли, мадам, и я знаю теперь, чего держаться. — И он повелительным жестом указал Бруно на дверь. — Можешь идти к своим товарищам, Бруно. Ты нам больше не нужен. Госпожа Эбрар торжествовала, однако, прощаясь с сыном, постаралась проявить великодушие. Она нежно поцеловала его в щеку и повернулась к настоятелю.

— Не надо корить его! — сказала она, улыбаясь. — Мой мальчик очень дорожит своими взглядами, отличающимися немалым романтизмом; к тому же он не хотел обвинять Жана-Луи. Иди, мой мальчик, иди теперь. Я привезла тебе коробку теннисных мячей; можешь взять их, они в машине.

Задержавшись из-за этой небольшой семейной сцены, Бруно появился в Булоннэ лишь к вечеру. Сильвия играла один на один с Жоржем. Бруно присел на скамью и стал дожидаться конца партии.

Во время спора с матерью он немного разволновался, но при виде Сильвии, грациозно бегавшей по корту, скоро успокоился. Он не отрывал глаз от нее; правда, играла она довольно бессистемно, но так изящно приседала и поворачивалась на пятках, что он забывал смотреть, куда падают ее мячи. Приподнявшись на цыпочки, словно маленькая Победа, она подавала мяч, и Бруно всякий раз, трепеща от нежности, ждал той минуты, когда она всем корпусом откидывалась назад и под натянувшейся белой кофточкой отчетливо проступали очертания ее груди.

«А ведь и впрямь, должно быть, ужасно, — думал он, — вдруг обнаружить, как это случилось с Жаном-Луи, что ты перестал любить ту, которую, казалось, любил и сжимал в своих объятиях. Но какое мне в сущности дело до Габи и Жана-Луи? Моя семья меня больше не интересует; я даже не чувствую себя ее членом, с тех пор как появилась Сильвия».

Юбер, по обыкновению, не показывался весь вечер. Милорда тоже не было видно. Жорж, Сильвия и Бруно сыграли несколько партий новыми мячами, подаренными госпожой Эбрар, затем уселись на траву, чтобы перекусить. Бруно предпочел бы побыть наедине с Сильвией, которой — он чувствовал — хотелось этого не меньше чем ему. Не обращая внимания на присутствие Жоржа, она то и дело нежно улыбалась Бруно и, сидя возле него, поминутно касалась его руки. К концу еды она так настойчиво стала отсылать Жоржа, что Бруно был даже немного смущен. Наконец, под предлогом, что нужно отнести в оранжерею теннисную сетку, им ненадолго удалось уединиться. Они обменялись горячим поцелуем. И воспоминание об этом не покидало Бруно весь вечер. Он чувствовал вкус ее поцелуя на губах, даже когда вернулся в коллеж.

Глава X

— Не стоит продолжать! — воскликнул Жорж. — Все равно я ничего не понимаю, ровно ничего.

Он с раздражением стер с доски все, что на ней было написано, и вытер о штаны выпачканные мелом пальцы. Эти приступы отчаяния возобновлялись всякий раз, как Бруно принимался вместе с ним повторять тригонометрию. Сидя верхом на парте, Бруно терпеливо ждал, что будет дальше: конечно, мсье сейчас заявит, что нужно все послать к черту, что не стоит идти на экзамен, что лучше записаться в Иностранный легион. Ведь, скажет он, существуют же электронно-вычислительные машины, которые… Жорж был большим любителем воскресных газет.

— Пичкать нас всем этим! — воскликнул он. — Разве это не бесчеловечно? Не достойно презрения? Ведь существуют же вычислительные машины, которые…

— Ты это уже говорил вчера, — оборвал его, рассмеявшись, Бруно. — Лучше сделай последнее усилие и постарайся понять. Это не так уж сложно; надо только попытаться представить себе, как это происходит, «увидеть» — вот и весь секрет. Вообрази круг с радиусами, которые перемещаются по часовой стрелке, углы…

— Да замолчи ты, замолчи! — со злобой выкрикнул Жорж. — Ты сведешь меня с ума своими углами и радиусами! Я уже сказал тебе, что ничего не понимаю, ровным счетом ничего. Да я и вообще никогда не понимал тригонометрии; начиная с шестого класса, математика была для меня страшным кошмаром, гнетущим, давящим, способным свести с ума. Когда я занимаюсь ею, у меня появляется ощущение, будто я погружаюсь во мрак, натыкаюсь на мебель, ищу выхода и никогда не смогу его найти. — Он вздохнул. — Подумать только, что существуют типы, вроде тебя, для которых все это ясно и просто и которые смеются надо мной! Сам понимаешь, это кого угодно выведет из себя!

— Но я вовсе не смеюсь над тобой! — запротестовал удивленный Бруно.

Ему и в голову не приходило, что Жорж может страдать из-за своей туповатости. Наоборот, ему казалось, что Жорж вполне доволен собой.

— Ты считаешь, — продолжал Жорж, — что мне наплевать на тригонометрию. До некоторой степени ты прав, но это потому, что я не могу поступить иначе. Понимаешь? Она мне часто снится по ночам, я вижу цифры и формулы, которые летят в меня со всех сторон, и просыпаюсь в холодном поту,

— Ты можешь выучить их наизусть, — ободряющим тоном сказал Бруно. — Я написал тебе все основные формулы на двух листочках, это не так уж много, признайся.

— Учить наизусть! — вспылил Жорж. — Да я только этим и занимаюсь вот уже сколько лет! И все зря: стоит экзаменатору задать мне вопрос не в том порядке, в каком я выучил, и я все путаю.

Окончательно упав духом, он рухнул на скамью и пожал плечами. Затем вытащил из кармана пилочку для ногтей и занялся своей правой рукой. Это увлекло его. Он был удивительно неряшлив, ходил всегда растрепанный и в то же время, как это ни парадоксально, заботливо ухаживал за ногтями, чистил и подпиливал их в продолжение всего дня и особенно гордился непомерно длинными ногтями на мизинцах, напоминавших пальцы китайских мандаринов. Бруно дал ему позаниматься маникюром еще несколько минут, затем, решив, что приступ отчаяния кончился, возобновил разговор на прежнюю тему.

— Вернемся к нашим формулам, — сказал он. — Конечно, это не очень приятно, я знаю, зато после обеда мы сможем носиться как черти по площадке в Булоннэ. Майоль перетянул мне ракетку, и ты наконец увидишь удары, достойные чемпиона.

Образ улыбающейся, грациозной Сильвии встал перед его глазами, и он подумал о том, как счастлив будет увидеть ее снова. Надо только потерпеть еще несколько часов.

— Нет, — со злобой сказал Жорж, не отрывая глаз от пилки, — сегодня мы не пойдем домой. Ведь экзамены начинаются на будущей неделе, я останусь здесь и буду зубрить.

— Можешь оставаться, — мягко заметил Бруно. — Ну, а я? Я уже достаточно к ним подготовился.

Жорж решительно вскинул голову, подбородок его выдвинулся вперед, словно ему нанесли удар. В глазах появился недобрый огонек.

— Нет, ты не пойдешь без меня, — зло обрезал он. — Да и вообще, почему ты так любишь ходить в Булоннэ, почему ты всегда отираешься у нас? Право же, можно подумать, что ты стал членом нашей семьи.

— Послушай, Жорж, — проговорил, бледнея, Бруно, — что ты хочешь этим сказать? Я тебя не понимаю. Разве приглашения не исходили от тебя самого?