Токсичный компонент - Иван Панкратов

class="p1">Вика совершила, на его взгляд, самый гнусный поступок – изменила ему с их общим знакомым. Она завела с ним отношения примерно за год до того, как всё вскрылось, и очень качественно врала, прикрываясь своей работой.

Бывшая жена была фотографом. Частенько уезжала на съёмки по городу и краю, иногда подолгу задерживаясь там. Личность творческая, этого у неё не отнять. Выставки выигрывала, несколько фотоальбомов выпустила, гонорары получала приличные. Добровольский почему-то совсем не ревновал её, считая, что проблемы возникают при противоположном раскладе – фотограф-мужчина соблазняет женщину-модель. В их случае бояться было вроде нечего – но Вика со своим неординарным подходом к фотографии и тут превзошла все теории и практики.

Её услуги как-то потребовались их давнему приятелю – не то чтобы близкому другу, нет; именно слово «приятель» очень точно отражало суть отношений. С Ярославом было во всех отношениях приятно общаться, он был владельцем сети барбер-шопов и одновременно участливым, добрым и интеллигентным человеком. Как сказал потом сам себе Максим – Ярослав был последним, на кого можно было бы подумать.

Вика сделала для него одну фотосессию с моделями, потом вторую, третью… Снимков с бородатыми мужиками стало в её ноутбуке на порядок больше, чем всего остального. Потом она поехала куда-то с Ярославом – то ли на конкурс, то ли на какую-то выставку. А через несколько дней написала ему смс со словами «Нам надо поговорить».

Поговорили. Какими-то скупыми формулировками, сжато. Потом в его отсутствие собрала вещи. Ярослав неожиданно тоже написал в WhatsApp одно слово: «Извини». Добровольский пожал плечами и заблокировал его вместе с Викой. Он попытался отстраниться от происходящего, но оно само нашло его – через повестку в суд. Жена, разводясь, потребовала у него раздела имущества – и хотя Ярослав был довольно обеспеченным бизнесменом, она хотела всё и сразу. Молчание и нежелание драться за каждый квадратный метр заводили её ещё сильней – чем меньше он сопротивлялся, тем больше она хотела отнять. Отец тогда сказал ему:

– Будешь со всем соглашаться – она у тебя почку отсудит. А потом и вторую.

Но Максим отдал ей всё, что она просила. Не мог не отдать. Ему был неприятен сам факт возни из-за чего бы то ни было с человеком, который его предал. Она потребовала за паспорт и водительские права, которые он забыл дома, пятьдесят тысяч – и он их отдал, хотя это уже ни в какие рамки не лезло. Даже Ярослав, присутствуя при этой передаче денег и документов, смотрел на Добровольского взглядом, в котором отлично читалось непонимание происходящего. Но они молча пережили и эту отвратительную церемонию.

Максим последний раз тогда посмотрел Вике в глаза и так и не понял, чем же он заслужил такое унижение. А потом пошёл и сделал ЭКГ. Потому что вдруг почувствовал, что может запросто умереть.

Спустя год всё случившееся уже не казалось каким-то кошмарным сном. Добровольский немного пришёл в себя, сменил город и работу. О Вике с тех пор он вспоминал лишь случайно – все фотографии, письма, чаты с ней он удалил из телефона и ждал, когда они сотрутся из памяти. Он следовал отлично работающему правилу: «Если хотите что-то забыть, будьте всё время заняты». Именно поэтому он набирал себе много дежурств и старался вести максимально возможное для их загрузки отделения количество больных. Дополняло эту картину вынужденное одиночество на съёмной квартире.

Максим посмотрел на часы – было около половины пятого. Клавдия могла уже скоро появиться. Он приготовил небольшую речь о том, как прошла операция, но почувствовал, что не хватает убедительности текущего момента, и сходил в палату, чтобы лично взглянуть на повязки. Кутузов спал. На тумбочке стоял недоеденный суп, рядом лежало яблоко с одним ржаво-коричневым укусом. Максим постоял в дверях, потом зачем-то поднёс к губам палец, не разрешая Клушину говорить, и вернулся в ординаторскую.

С лёгким птичьим свистом в WhatsApp пришло сообщение от Клавдии: «Извините, сегодня никак не смогла приехать, случился форс-мажор с одной свадьбой. Но завтра я точно буду, хочу проведать отца и узнать, как прошла операция. Если вам не сложно, напишите здесь в двух словах, а завтра расскажете подробнее».

Добровольский не удивился. То, с какой лёгкостью родственники порой меняли свои решения, не было для него неожиданностью. Он написал в ответ: «Операция прошла без осложнений, запланированный объем выполнен. Жду вас завтра».

Он ещё не представлял, что завтрашняя беседа с ней пойдёт совсем не по плану.

8

– Уже докладывали? – спросил Москалёв, входя в ординаторскую. Он спрашивал об этом всякий раз, когда не успевал к утренней пересменке медсестёр, что периодически случалось. В этом не было его вины – все сестры зависели от графика электричек и автобусов, поэтому приходили с историями болезнями и докладом всегда в разное время, стараясь отчитаться кратко, чётко – и побыстрей уйти.

Сегодня студентка Юля, подрабатывающая в ночные смены уже третий год, тоже торопилась. Надо было успеть на лекцию, где за пропуски пугали серьёзными проблемами на экзамене. Она не зависела от общественного транспорта, но пробки на въезд в город могли сломать её стройный график, поэтому Юля торопилась проскочить в «светлый промежуток», поехав примерно в полвосьмого. Она очень рассчитывала на Максима, который, живя холостяцкой жизнью, на работу приходил чуть ли не за час до начала рабочего времени.

Впрочем, Юля тоже сумела его сегодня удивить. Или напугать. Или взволновать и расстроить одновременно – Добровольский пока ещё не разобрался со своими ощущениями. Он сидел на диване, глядя в выключенный телевизор и поглаживая пальцами правой руки пульт от медиаприставки. Вопрос Москалёва он услышал не сразу, Михаил повторил его:

– Что интересного рассказали?

Он подошёл вплотную, протянул руку. Добровольский на рефлексах оставил пульт, приподнялся, пожал в ответ, сел. Потом посмотрел на Михаила.

– Кутузов умер.

– Опа. – Москалёв, собираясь снять куртку, уже направился было к шкафу у двери, но на полпути остановился и развернулся. – Когда?

– Ночью, – снова взяв бесполезный пульт в руку, ответил Максим. – С вечера всё нормально было. Я сам здесь почти до шести вечера был, под наблюдение его оставил. Юля говорит, в восемь вечера пришёл Мережкин, из поликлиники, дежурант у нас. Посмотрел его, как Юля сказала, из дверей: «Живой? Замечательно». Дневничок написал. Промедол назначать не стал. Потом Кутузова ужином накормила санитарка, он поел нормально. В двадцать два свет в палате выключили. Говорит, Клушин возмущался, что из-за Кутузова он книгу читать не может. Повозмущался и заткнулся. Утром Юля пришла