Знамена над штыками - Иван Петрович Шамякин

проявляться воспоминания, связанные с тем или иным событием лета семнадцатого года.

Интерес мой к политике, такой, какой был весной, после Февральской революции, пробудился только примерно в августе. Началось это не с митингов, на которые я почти перестал ходить, считая, что приятнее свободную минуту пробыть с Катрусей, чем слушать речи. Началось с появления нежданного гостя. Однажды вечером постучали. Я отворил дверь и… страшно удивился: ротмистр Ягашин. Он больно щелкнул меня по лбу, как бы мстил за бурки. Удовлетворенно засмеялся. Сказал:

— Ты здесь, поляк?

— Я не поляк, я белорус.

— Ты без ус белорус, а мы сами, а мы сами, потому что мы с усами, — весело пропел он какую-то бессмыслицу. — Господин полковник дома?

И, не спрашивая, можно ли войти, направился в комнаты. Я попытался подслушать под дверью, хотя никогда раньше этого не делал. Но дверь была дубовая, плотная — не фанерка, как теперь. Сперва они говорили громко и сердито, потом тихо, ничего не разобрать. Под конец снова закричали. Я услышал слова не командира, а его жены, которая, между прочим, давно уже вмешивалась в полковые дела. Пани Антонина крикнула:

— Полк останется верен революции! Так и передайте вашему Корнилову!

— Господин полковник, кто здесь командует? Баба?

— Вы хам, ротмистр!

— Я не в восторге от Керенского. Но я не пойду назад. Я демократ и пойду вместе с народом, — доносился сквозь дверь голос Залонского.

— С каким народом? За кем идет твой народ? За большевиками. За Лениным. Народ — это быдло! У кого длиннее кнут…

— Не смейте оскорблять народ!

— Пардон, мадам! Но ты слепец, Залонский. Ты дурак! Гнилой либерал!

— Вон! Идите вон! — бесцеремонно выгнала гостя обычно вежливая, радушная пани.

Выбегая из комнаты, Ягашин грозил:

— Вы пожалеете еще! Вы пожалеете. Вам покажут революцию!.. — и грязно выругался.

Залонских очень взволновало его посещение. До поздней ночи не могли успокоиться. Пани даже нас с Катрусей обидела — сделала выговор, что мы без разрешения пускаем в квартиру разных проходимцев.

А через несколько дней полк срочно перебросили в Петроград по приказу Керенского, которого испугал заговор Корнилова.

Нетрудно представить, что значило для такого парнишки, как я, после маленького, тихого городка попасть в столицу, да еще в такое время, когда там все кипело и шумело, когда рабочие, революционные матросы, солдаты поднялись на защиту Петрограда от корниловщины. Тут уж даже Катруся не могла бы удержать меня возле себя. Но, между прочим, ее и не было здесь. Они с пани пока остались в Торжке. А для меня все было ново, необычно. Город, люди… Даже митинги в полку стали иными.

Полк разместили в казармах на Васильевском острове, недалеко от завода «Дюмо». Вызвали полк — и точно забыли о нем. Никаких команд не поступало. И никто — ни штаб, ни солдатский комитет — не знал, когда и где полку предстоит выступить против казаков, которых Корнилов и Краснов вели на Петроград.

От моего зоркого глаза ничего нельзя было скрыть, не укрылось и то, что Залонский, офицеры, Свирский и некоторые другие члены комитета бродили растерянные, встревоженные и ничуть не радовались тому, что полк оказался в столице и должен идти в бой за революцию. Один я прыгал от радости, как молодой жеребенок, и успевал всюду заглянуть, все услышать.

Еще на вокзале полк встретили три представителя ЦИК Советов — двое штатских, один военный, прапорщик. По-видимому, ни Свирский, ни Залонский не разобрались сразу, от какой партии эти люди. Им было достаточно, что представители имели мандаты Совета. Там же, на вокзале, провели митинг, Пламенность их речей, ясность, убежденность как-то сразу затмили туманное красноречие эсера Свирского. Большинство солдат поддержали представителей. А я, еще не зная точно, кто эти люди, подумал, что они, как Иван Свиридович, смерти не боятся, ничего не боятся, что они, наверное, из партии Ленина. Это действительно были большевики из военной организации. Один из них — молодой человек, похожий на студента, с бородкой, с нерусской фамилией — явился в полк на третий день, с ним человек пятнадцать вооруженных рабочих и матросов. Собрали полковой комитет. Я схитрил — никто мне этого не приказывал, — стал на часы у окон домика, где проходило заседание.

Представители потребовали от командования и комитета, чтоб была выделена пулеметная команда, которая должна поддержать отряды Красной гвардии, занявшие оборону на подступах к Петрограду. Залонский ответил, что не имеет приказа высшего командования. А без приказа он не имеет права посылать солдат.

— Чьего приказа вы, господин подполковник, ожидаете? Корнилова? Крымова? — горячился штатский. — Есть приказ народа!

— Товарищи, товарищи! — старался примирить всех Свирский. — Подполковник Залонский верный революции офицер. Но нельзя же так, с наскоку. У нас нет даже патронов. Наши склады остались в Торжке. Солдаты и командиры не знают обстановку.

— Патронами обеспечим мы, военная организация рабочего класса. Обстановка ясна! Контрреволюция не ждет. Дорога каждая минута!

— Дайте нам посоветоваться с исполкомом Совета, — попросил Свирский. — С властями.

— Вы можете советоваться с кем хотите и сколько хотите. Но если через час пулеметчики не выступят, мы созовем полковой митинг и объявим о вашей позиции в борьбе с контрреволюцией. Посмотрим, что скажут солдаты. Такой ли комитет в такое время нужен революционному полку?

— Вы нас не пугайте и не ставьте ультиматумов! — кричал Свирский. — Полк повернется к вам спиной.

— Созывайте митинг, а там поглядим, к кому каким местом повернутся солдаты.

Но, очевидно, командир полка лучше, чем комитет, знал настроения солдат, потому что вдруг любезно предложил не тратить времени на споры, на митинги, а по-военному обсудить детали: сколько пулеметов, сколько солдат понадобится, что может выставить полк, когда и куда выезжать, на каком транспорте.

Пулеметчиков вывезли на позиции на автомобилях. Появление через каких-нибудь два часа грузовиков по телефонному вызову молодого латыша очень подняло его авторитет. Очевидно, ни умный Залонский, ни хитрый и пронырливый Свирский не могли понять, откуда такая сила и власть у рабочего командира. Они знали одно: сам Керенский не мог бы прислать им машины. Ведь сколько их в то время было… А тут позвонил какой-то простой, никому не ведомый большевик — и подали самый быстрый транспорт. Кто его прислал? Откуда?

Очевидно, история с автомобилями приободрила Залонского, подняла его боевой дух, Он пожелал сам поехать за город, разместить пулеметы на позициях. Мог ли я пропустить такую поездку?

Ехали с красными флагами. С транспарантами: «Сплоченными рядами встретим врага народа, изменника революции, убийцу свободы — Корнилова!»

Когда ехали центром столицы, господа и дамы глядели на нас недобрыми глазами. А