Оптимальный социум. На пути к интеллектуальной революции - Аркадий Юрьевич Недель
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Философы склонны к поискам идеального, и в этом в принципе нет ничего плохого. Однако, когда идеал стараются превратить в реальную политику, что-то всегда начинает идти не так. Своего властителя-мыслителя Платон, как ему казалось, нашел в правителе Сиракуз Дионисии Младшем (397–337 до н. э.), который под платоновским влиянием даже стал менять свои личные и политические пристрастия, постепенно отказываясь от тирании – наихудшей, по Платону, форме государственной власти. Однако вмешалась Realpolitik, и Дион, дядя Дионисия, проявлявший, по всей видимости, слишком большую самостоятельность, тоже не без подсказки Платона, стал терять доверие, и вскоре был отстранен от политических дел, та же участь постигла и самого философа. Ирония реальности: потеряв власть и семью в результате народного восстания, Дионисий Младший закончил свои дни в Коринфе, отдавая силы философским размышлениям.
Ничего не мешает относиться к «Государству» не как к проекту построения идеального общества, а скорее как к метафоре человеческой мысли о государстве. Правда, что пытаться воплотить в жизнь платоновские идеи – это как хотеть жениться на русалке.
Теперь что касается «Утопии» Томаса Мора. Мор был энциклопедически образован, его можно вполне назвать человеком Ренессанса, английским Пико делла Мирандолой, которым Мор очень интересовался. Оба мыслителя, к слову, были людьми свободного ума, оба подвергались преследованиям церкви, но если за Пико в трудный для него период жизни заступился Лоренцо Медичи, то у Мора подобного заступника не нашлось, и его казнили в соответствии с «Актом об измене»[38]. Мор прекрасно знал греческую философию, и нет сомнений, что его сочинение – это реплика на диалог Платона или, еще точнее, острая полемика с ним, ставящая под сомнение многие платоновские идеи и в первую очередь вертикаль власти, как сейчас принято говорить. В «Государстве» есть четко выраженные касты – философы-правители, стражи-воины и хозяйственники-производители, – каждая из которых занята своим делом; касты не смешиваются между собой, ведя им присущий образ жизни. Воинам рекомендовано жить в отдельном военном лагере, у них нет семьи, а детьми, рожденными от кратковременных связей, распоряжаются правители на свое усмотрение. Лучших отдают кормилицам, которые не знают, чьего ребенка они выкармливают, больных и слабых убивают (в реальности похожая практика имела место в Спарте). В «Утопии» ничего похожего нет; земледельческий труд, до определенного возраста, обязателен для всех, в сельской местности существуют артели[39], в городе – ремесленники живут и работают семьями. Несмотря на наличие короля, утопийцы – демократы, на любые должности могут выбираться все граждане, при этом предпочтение все же следует отдавать представителям умственных профессий. Платон осуждает демократию как источник тирании; власть большинства ведет к хаосу, из которого непременно возникнет тиран, который, пользуясь доверием этого большинства, при помощи представителей, превратится в единоличного правителя. Ведение войны – часть государственной политики, причем войны с себе подобными, с эллинами, сильно отличаются от войн с варварами. В первом случае пленников не пристало убивать или продавать в рабство, раненым пленникам даже следует оказывать медицинскую помощь; в войне с варварами эти правила не применяются, мужчины подлежат уничтожению, а дети и женщины продаются в рабство. Мор войну не приемлет в любом ее качестве, открыто критикуя милитаристские устремления короля, что, надо полагать, и было одной из причин смертельного приговора автору «Утопии».
Сочинение Мора, конечно, литература, причем хорошая литература. Читавшие его в подлинике не могли не оценить изящество того самого английского стиля, который позже станет классическим у Дефо и других авторов. Но дело даже не в стиле. «Утопия» не только учит и предлагает некий проект будущего общества, но и смеется над обществом настоящим, переворачивая его ценности, и в этом, что любопытно, у Мора много общего с Рабле. Роман «Гаргантюа и Пантагрюэль» тоже без особых натяжек можно назвать утопией, достаточно вспомнить Телемское аббатство, которое брат Жан организует с разрешения Гаргантюа. Аббатство – своего рода рай, где есть все условия для полного развития личности, в нем не существует принуждения и социальных норм, и его основной принцип гласит: «делай, что хочешь» (напомню, к слову, что другой английский утопист, Алистер Кроули, именно этот принцип провозгласил основным в своем учении). Как и Рабле, Мор был католиком, и его сатира на церковь, уступающая французскому писателю в плане гротеска, не менее революционна по сути: женщины-священники, браки духовенства, эвтаназия, легкие разводы и проч. При этом Мор остается христианином, и мне кажется, что его утопический проект отсылает, пусть имплицитно, к идеалу иудейских религиозных сект – ессеев или терапевтов – без церковной иерархии и с братским отношением людей друг к другу.
Кроме того, утопии сочинялись не только на бумаге, они еще возникали в 3D, как бы мы сейчас сказали. Приведу такой пример: в эпоху так называемого маньеризма при испанском дворе XVI века в моду входит вертугадо – расклешенная юбка. Вспомните Королеву Елизавету с гравюры Криспина де Пассе, многих персонажей Веласкеса из тех же «Менин» или «Портрета инфанты Маргариты» и проч. Испания этого времени – передовая держава; пусть и не без влияния соседей, она шла своим путем, и в придворной моде, возможно, в первую очередь. Вертугадо, вакеро, лиф со съемными рукавами, мавританский геометрический узор, все это было испанскими инновациями. Это может показаться парадоксальным, но мода в первую очередь указывает не на то, какой человек есть в данный момент, а каким он хочет видеть себя в будущем. Быть модным означает быть проектом. Вероятно, именно таким проектом воспринимали себя, как и свою империю, правители Пиренейского полуострова, где безраздельно господствовал католицизм, рациональная теология, которая открыла дорогу Инквизиции, и где отошедшая уже в историю рыцарская культура нашла свои новые, гротесковые формы. Как бы то ни было, испанская придворная мода оказалась настоящей антропологической утопией. Если, скажем, в Италии того же периода одежда подчеркивает человеческое, делая его по-человечески телесным, давая телу свободу в движениях, то в Испании происходит нечто противоположное: человеческие тела превращаются в геометрические фигуры, искусственно, насильно меняющие как форму тела (отношения между частями тела), так и его биомеханику. Мужская одежда – это конус с
