Красный сокол - Владимир Шморгун

Противно, конечно, скрывать свое истинное «я», фальшивить с интересным собеседником, но что поделаешь. Се ля ви — говорят французы. Такова жизнь. Ведь и Галланд тоже наверняка знает о нем многое, но делает вид, что не знает ничего. Почему и он кривит душой? Сколько это может продолжаться? Хорошо бы выведать у него тайны мадридского двора.

Ужин трезвенников не развязал язык ни тому, ни другому.

На следующий день выяснилось, что мотор можно прослушать только на месте под непосредственным руководством механика. Картина обучения напомнила Федорову первые дни постижения искусства летать в Луганском аэроклубе. Он сидел в кабине с открытым фонарем, а механик стоял рядом на крыле и через борт тыкал рукой, какую кнопку нажимать, чтобы запустить мотор, как рычажок двигать, чтобы увеличить подачу газа, уменьшить обороты пропеллера, перекрыть горючее. Прямо как первокласснику за партой, выводящему прописную букву. Смешно и оскорбительно для летчика экстра-класса. И это еще не всё! Чтобы сделать «пробежку» по полю, необходимо сдать экзамены по теории и материальной части. Ужас!

В полдень вновь появился Галланд, и Иван взмолился:

— Господин полковник, помогите приступить к полетам! Вы друзья нам или враги? — сгоряча ляпнул раздосадованный стажер берлинского Центра. И полковник просиял:

— Фройндшафт! Фройндшафт иммер гут! Я мог бы с вами полетать, но мне запрещают. На это есть инструкторы. Я поговорю с директором завода. Он даст указание принять экзамены экстерном. Идет?

— Гут. Зер гут! Данке шен, — благодарил своего случайно появившегося покровителя обрадованный Федоров и в знак признательности протянул руку для пожатия. — Камарада Дьябло Рохо.

На что кавалер Железного креста с бриллиантами многозначительно кивнул головой, панибратски тыча пальцем в грудь:

— Где твой Звезда, Женья?

Федоров понял, что герр полковник знает о нем больше, чем он сам о себе. Даже о том, что близкие друзья прозвали его Женей в память о погибшем товарище, тоже летчике-испытателе. Федоров своей внешностью и непринужденным обращением здорово напоминал им Евгения Уляхина. Вечером Иван Евграфович доложил своему руководителю, что экзамены по теории и матчасти самолета он сдал на «четверку». Завтра приступает к стажировке.

Весь следующий день ушел на полеты с инструктором. Собственно, инструктор находился в самолете лишь для формы. Иван заходил на большой круг с набором высоты, исполнял несколько переворотов, после чего уходил на посадку и требовал следующий самолет другой модификации. Вскоре он облетал все марки «мессершмитта» и потребовал свидетельство о допуске к самостоятельным полетам. Такое свидетельство на немецком языке ему выдали.

На третий день на летное поле высыпала вся прислуга аэродрома, так как по «беспроволочному телефону» распространился слух, что русский будет делать «тод-нумер», петлю Нестерова.

По такому случаю приехали и представители администрации. Но к самолету Ивана Евграфовича не допустили. Оказалось, что для самостоятельных полетов с выполнением замысловатых фигур «какого-то Нестерова» нужен договор с фирмой об уплате стоимости самолета на случай катастрофы или повреждения.

Выручил опять-таки случайно появившийся обладатель Рыцарского Креста с бриллиантами. Он предложил фирме застраховать летательный аппарат, а в случае неудачного исхода полета уплатить стоимость самолета из своего кармана. Федоров от радости прилюдно ударил по рукам, что и было зафиксировано фотокорреспондентами некоторых газет.

Молва об этой сделке распространилась по всему городу с быстротой колокольного звона. И хотя день со всей этой проволочкой подошел к обеденному перерыву и немцы, строго придерживаясь трапезных традиций, покинули аэродром, Иван махнул рукой на обидно урчащий желудок и до наступления темноты успел поднять в воздух и апробировать наиболее приглянувшиеся конструкции самолетов, пообещав на следующий день выжать из них «все, что можно». Но и этого было достаточно, чтобы газеты с утра раструбили о предстоящем зрелище в воздухе… с летальным исходом.

Ночью прошел дождь. На утро, когда товарищи его где-то топтались на месте, прослушивая моторы с техником, сдавали экзамены по теории и матчасти, Иван выруливал самолет на старт. По сигналу механика он плавно взмыл в небо и стал накручивать над аэродромом одну за другой гирлянду фигур из высшего пилотажа. Все наблюдавшие этот фейерверк необыкновенного сплава индивидуального мастерства и совершенства техники были в шоке, в недоумении, особенно немецкие спецы.

Как можно такое вытворять экспромтом, без учебы, без соответствующей подготовки? Поэтому при удачном «па» необычного танца на фоне бледно-голубого небосвода многие аплодировали, ахали от удивления, ревели от восторга, замирали от удовольствия и сладости созерцания. Небесная литургия, да и только! Одни плакали слезами умиления, другие негодовали от зависти и несбывшихся надежд. Как же?! Обещанное комментаторами радио и газет смертоубийство в русском стиле не состоялось. После полудня Мессершмитт-младший устроил для Ивана Евграфовича торжественный обед. Еще бы! Такой рекламы для своего товара он никак не ожидал.

Федоров сидел рядом с Галландом в центре застолья, а напротив расположилась на тронных креслах с высокими резными спинками молодая чета короля авиастроения.

По завершении официальных приветствий, поздравлений, тостов и третьей рюмки коньяка, Иван отважился, несмотря на все отечественные инструкции и рядом сидящую переводчицу из особого отдела посольства, на весьма опасный шаг. Пытливо заглядывая в здоровый глаз соседа — гордости рейха, он задал ему в высшей степени щекотливый вопрос:

— Почему немецкие летчики в тридцать седьмом году допустили гнусную акцию в отношении русского летчика Бочарова?

Застигнутый врасплох, немецкий ас едва не поперхнулся: — Какую акцию?

— Да изрубили тело Хосе Галарса и сбросили на парашюте.

Галланд долго приходил в себя от не принятого в высшем свете на подобных раутах удара под дых. Потом, видимо, приняв какое-то решение, грустно заметил:

— То были головорезы из итальянской дивизии и молодчики нового командующего «Кондора» Рихтгофена. Он — сторонник устрашительных мер на войне. Это издержки животной сущности гомо сапиенс. Я лично не знал… ни Хосе Галарсио, ни Примо Джебилли, ни… Дьябло Рохо. Верь, я был возмущен, когда прочитал об этом в республиканских газетах. У вас ведь тоже есть такие командиры. В знак протеста против актов бесчеловечности я потом ушел из этой эскадры.