Ветер и вечность. Том 1. Предвещает погоню - Камша Вера Викторовна
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Прекрасно, надень и сними! Леворукий, это еще что за…
Двери в Васспарде были серьезными, но крик все равно показался громким. Слова размазало эхо, но ужас и беспомощность сквозь мореный дуб прорвались. Арно ринулся к двери и таки опередил Валентина. Сразу за порогом не было ничего, дальше плескалась тьма, в которой барахтался второй вопль. Не женщина, не мужчина… Ребенок?!
– Стой! Да стой же! – Оттереть Валентина, спасибо «фульгатским» ухваткам, удалось. – Нужен свет. И я пойду первым.
– Нет. Это Васспард.
– Я – разведчик, а ты у нас ценный… – Это какая-то пакость, это какая-то редкостная пакость! – Давай за мной.
– Направо, кричали там.
– Угу…
Больше не орут, но не пригрезилось же! Свет из комнаты хоть как-то, но освещает ближайшую часть коридора, пол и стены вроде в порядке, потолка не разглядеть, высоко, но вроде ничего не сыплется и не трещит. Фонарь бы! Ишь, размечтался. Свечами обойдемся, благо только что новые зажгли, и шандал удобный – если что, и приложить можно. Опустить пониже, и по пятну света, как по бродячей кочке через мармалючье болото. Шагнул, замер, послушал, шагнул, замер, послушал… дыханье только свое и Валентина, ни скрипа кожи, ни звяканья.
Стук… Тишина превращает его в грохот, кто-то колотит кулаками по дереву. Уже легче.
– Не бежать! – кому это он, себе или Придду? Вроде и близко, а как же далеко! Озерцо света под ногами, желтое, светящееся, и в нем дубовые прямоугольники, проваливаться некуда – не церковь, а вот брошенный нож или пулю поймать можно, угол впереди самый для этого подходящий. Значит, загораживаем Валентина, потому что… Да потому что гадам нужен он! Вот и дверь, наконец-то!
– Клаус, ау!
– Господин капитан, это вы?
– Арно! Четыреста раз тебе говорить? Живой?
– Да. Это Питер кричал, а я не могу выйти. С дверью что-то…
– Сиди и жди.
И опять. Вынести руку с подсвечником, посветить, прислушаться, шагнуть, и снова. Младший больше не орет. Успокоился? Вот смеху будет, если ему мармалюка приснилась. Ха, а светильники тоже нечисть потушила? И с дверью Клауса заодно намудрила, и со звонком. Вот и спальня младшенького. Успокоиться и весело так, со смешком:
– Эй, это ты всех перебудил?
– В-виконт С-сэ?
– Собственной персоной. Открывай!
– Не могу! Не открывается… У меня был человек…
Дверь заперта на ключ. Прочная такая дверь, ногой не выбить.
– Был? Значит, сейчас нет?
– Он ушел через окно. Думал, я сплю, а я проснулся. Он очень, очень высокий…
– Может, тебе приснилось?
– А почему я выйти не могу? Господин виконт…
– Как он вошел?
– Я не видел… он окно открывал, когда я проснулся. Стукнуло, и я проснулся, холодно, и он…
– Сейчас окно открыто?
– Я сейчас попробую закрыть. Господин виконт, что с моими братьями?
– Клауса тоже заперли, Валентин тут. Давай живо в постель, а то простынешь! Господин бригадир, ты все слышал?
– Почти. Насколько я смог понять, в замочной скважине Клауса смола. Еще не до конца застывшая, но дверь ломать все-таки придется. Арно, я бы предпочел, чтобы мы обошлись своими силами, я имею в виду «фульгатов». Плащи я взял.
– А назад наш красавец не влезет?
– Вряд ли. Питер… Питер!
– Я его в постель отправил. А вот слуги оглохли, что ли?
– Нет, им просто не позвонили. Клаус попробовал, шнур оказался у него в руках.
– Монсеньор, – мяукнуло из-за двери, – с вами ничего дурного не произошло?
– Нет. Почему вы не позвонили, а закричали?
– Я… забыл про звонок, – голосишко дрожит, сейчас разревется. – Прошу… принять мои извинения… монсеньор.
– Хорошо, что забыл. Ложись и ничего не бойся. Попробуй… уток посчитать, мы скоро вернемся.
– Монсеньор, мне в самом деле лечь?
– Да, ложитесь. – Пальцы Валентина сжимаются на локте, тянут прочь от двери. – Арно, нужно попробовать найти этого высокого господина по горячим следам. Раз он не пробирался в дом, а уходил, причем без спешки, значит, сделал что хотел. Того, что Питер в четвертом часу ночи проснется, а мы и вовсе не будем спать, наш гость предусмотреть не мог. Очень надеюсь, что криков он не услышал.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})– А я надеюсь, – Арно поднял шандал, – что мерзавец ничего совсем уж пакостного не натворил. Пройдусь-ка до лестницы, а ты отсюда приглядывай. Если что, позову.
«Если что» обнаружилось через два десятка шагов, перед поворотом к спальне Валентина, и оказалось почти незаметной в полумраке тонкой веревкой, натянутой поперек коридора на высоте пары ладоней. Свободный конец стелился вдоль плинтуса и скрывался за портьерами оконной ниши. Означать эта прелесть могла что угодно, и виконт, перешагнув веревку, дальше пошел боком, прижимаясь к стене. Предосторожность оказалась хоть и чрезмерной, но не лишенной смысла: в нише обнаружился массивный стул с прикрученным к нему охотничьим арбалетом, естественно, заряженным. Тот, кто в темноте задел бы веревку, получил бы болт либо в грудь, либо в спину. С пяти шагов.
3В доме ничего не сгнило, что лишний раз доказывало: никто графа Укбана не уводил, и к нечисти он вылез сам, похоже, со страху. Караулившие пленных драгуны в один голос твердили, что бывший губернатор трясся чем дальше, тем больше, не забывая при этом грызться с Сильвестровым шпионом, загодя отрабатывавшим будущую речь в суде. Вечером он во всех подробностях расписал Укбану встречу с регентом, а ночью во дворе объявилась пегая кобыла, уснули караульные и проснулся граф Савиньяк, так что сон с мешком по большому счету оказался пророческим. И не по большому тоже, поскольку мысль сунуть в таковой не перестававшее верещать босое создание была верной. Угодив в темную тесноту, Укбан замолчал, то ли принялся грызть парусину, то ли уснул, живность засыпает и просыпается сразу.
Лионель выпил с малость оторопевшим Дювье по кружке подогретого вина и вернулся в свою комнатенку. Задним числом стало холодно и, что себе врать, страшно. Обычная смерть неизбежна и терпима, окрысение – омерзительно. Даже если душа, или что там составляет нашу суть, где-то и остается, впускать в свое тело крысу? Визжать теми же губами, которыми ты говорил и целовал? Запомниться таким? И было б из-за чего рисковать за день до Аконы… Ранка на груди, словно соглашаясь, откликнулась острой болью, и почти сразу же раздался стук. Сильный, настойчивый, но не солдатский. Вальдес, даже объявись он здесь, тоже заявлял о себе иначе.
Дверь Лионель распахнул сразу, не забыв отшагнуть в сторону, но опасаться было нечего.
– Доброй ночи, капитан Гастаки, – Савиньяк галантно протянул выходцу руку. – Прошу вас.
– Доброй ночи, – охотно откликнулась супруга Свина, опираясь на предложенную руку и загораживая внушительным задом лестничную площадку. Тем не менее вновь уснувших «фульгатов» Ли заметить успел. Все правильно, выходец явился к нему, остальным его видеть незачем.
– Могу я предложить вам хотя бы сесть?
– От меня не гниет, – согласилась мертвая дама, плюхаясь на мученически скрипнувший стул. – А вот тебе рассиживаться некогда! Ну где тебя столько времени носило?
– На войне. – Боль в груди от Зои, от кобылы, или это что-то другое? – Вы тоже воевали и должны меня понять.
– Я-то понимаю, а вот Арнольд… Обидели его, все обидели, а особенно эта змея, ее мамаша… Но девулю-то зачем счастья лишать? Она же слово дала, а тебя нет!
– Тогда почему вы меня раньше не нашли?
Уловка была простейшей, но капитан Гастаки попалась.
– Тебя не видно, – возопила она, – никого не видно! Слепо было, пока ты не зажег… Я увидела, и Арнольд увидел, но не пошел. Она не отпускает, а мне все равно, я – капитан Гастаки, я знаю, что такое любовь, но я была свободна… Слышишь, свободна! Я не позволила себя продать, но я не клялась…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})– Капитан Гастаки, что за клятву вы имеете в виду?
– Капитан Гастаки, что вас тревожит…
– Капитан Гастаки, куда я могу опоздать…
Зоя отвечала. Зоя кричала и рычала, утирала невозможные в ее положении слезы и снова ударялась в крик. Из сбивчивых, путаных ответов Ли с грехом пополам уяснил, что его увидели, когда он схватился окровавленной рукой за то, что казалось уздечкой, иначе бы его не нашли, потому что кровь не та. Не своя и не отданная. Следующим более или менее понятным была тревога Зои за кого-то, кто собирался исполнить какую-то клятву, очень капитану Гастаки не нравящуюся. Похоже, речь шла о любви, вещи для дамы-выходца священной и важнейшей, а кто кого должен был любить, оставалось лишь догадываться, и Ли догадался.
