Свобода - Джонатан Франзен

— Уж поверь мне. Целоваться с ним мне не хочется.

— Да нет, я понимаю. Но все-таки. Ты ведь наверняка вскоре устал бы от меня. Мне будет сорок пять, ты посмотришь на меня голую и спросишь себя: а нужно ли мне это? Вряд ли! А от Уолтера ты никогда не устанешь, потому что тебе даже целоваться с ним не хочется. Вы просто можете всегда быть вместе.

— Это уже Лоуренс какой-то, — нетерпеливо сказал Ричард.

— Очередной автор, которого мне надо прочесть.

— Или не надо.

Она потерла свои усталые глаза, изможденный рот. Как бы то ни было, она была счастлива, что все так вышло.

— У тебя просто золотые руки, — сказал она, вновь начиная хихикать.

Ричард вновь зашагал по комнате.

— Попробуй не смеяться, а? Постарайся.

— Ричард, это наше время. У нас есть пара дней, и мы либо используем их, либо нет. Они все равно вскоре кончатся.

— Я ошибся, — сказал он. — Я не подумал. Мне надо было уехать вчера утром.

— Да, я была бы почти рада, если бы так и сделал. Но часть меня — очень важная часть — была бы опечалена.

— Ты мне нравишься, — сказал он. — И мне хорошо с тобой. И я счастлив, что Уолтер с тобой, — ты именно такой человек. Я думал, что могу задержаться на пару дней. Но это была ошибка.

— Добро пожаловать в мой мир. Мир ошибок.

— Я же не знал, что ты ходишь во сне.

Она расхохоталась:

— Отличная была идея, а?

— Господи, да заткнись ты. Бесит.

— А мне плевать. Что ты мне сделаешь? Взбесишься еще больше и уйдешь.

Он взглянул на нее, улыбнулся — и комнату осветило солнце (в переносном смысле). Он все-таки был очень хорош собой.

— Ты мне действительно нравишься, — сказал он. — Очень. И всегда нравилась.

— Взаимно.

— Я хотел, чтобы ты была счастлива. Понимаешь? Я думал, что ты достойна Уолтера.

— И потому ты ушел той ночью в Чикаго.

— В Нью-Йорке ничего не вышло бы. Все бы плохо кончилось.

— Ну, если ты так считаешь.

— Да, я так считаю.

Патти кивнула.

— Так ты хотел переспать со мной тогда.

— Да. Очень. Но не просто переспать. Говорить с тобой. Слушать тебя. Вот в чем разница.

— Хм, приятно слышать. Вычеркну это из своего списка переживаний двадцатилетней давности.

Ричард зажег очередную сигарету, и они посидели в молчании, разделяемые дешевым старым восточным ковром Дороти. Деревья вздыхали — это напоминала о себе осень, никогда не покидающая северной Миннесоты.

— Тяжело, — сказала Патти наконец.

— Да.

— Тяжелее, чем я думала.

— Да.

— Лучше бы я не ходила во сне.

— Да.

Она заплакала, думая о Уолтере. За эти годы они так редко разлучались, что у нее ни разу не было шанса соскучиться по нему и вновь оценить его — так, как она скучала по нему и ценила его теперь. Так началось ужасное смятение сердца, от которого автор страдает до сих пор. Суть проблемы была ясна уже тогда, на Безымянном озере, в застывшем пасмурном свете. Она влюбилась в единственного человека на земле, который любил и берег Уолтера так же, как она сама; любой другой попытался бы настроить ее против него. Еще тяжелее было думать об ответственности, которую она ощущала за Ричарда: Уолтер был всем в его жизни, и его преданность Уолтеру была одной из немногих вещей помимо музыки, которые делали его человеком. И все это она поставила под угрозу, ослепленная сном и эгоизмом. Она воспользовалась Ричардом — сложным и уязвимым человеком, который тем не менее пытался навести хоть какой-то порядок в своей жизни. И она плакала о Ричарде, но даже больше о Уолтере и о себе, несчастной и запутавшейся.

— Плакать полезно, — сказал Ричард. — Хотя я не пробовал.

— Начав, сложно остановиться, — всхлипнула Патти. Вдруг ей стало холодно и дурно. Она обняла широкие теплые плечи Ричарда, они легли на восточный ковер, и так прошел этот серый день.

Всего три раза. Раз, два, три. Один раз во сне, второй — яростно, а третий — по полной программе. Три: жалкое маленькое число. В свои сорок с лишним лет автор провела немало времени за подсчетами, но больше трех у нее никогда не получалось. Вместе они решили, что ему лучше уехать. Усталые, удрученные, они быстро решили, что ему лучше уехать прямо сейчас, пока они не увязли по уши, а потом они по отдельности подумают и примут трезвое, взвешенное решение, и если оно окажется отрицательным, им будет гораздо больнее вдвоем, чем поодиночке.

Приняв это решение, Патти встала и с изумлением обнаружила, что веранда и деревья вымокли. Дождь был таким легким, что она не слышала стука капель по крыше, таким мелким, что не стекал по водосточной трубе. Она натянула красную линялую футболку и спросила Ричарда, можно ли оставить ее себе.

— Зачем тебе?

— Она пахнет тобой.

— Это чаще считают недостатком.

— Мне просто хочется, чтобы у меня было что-нибудь твое.

— Ладно. Надеюсь, что у тебя останется только майка.

— Мне сорок два, — сказала она. — Чтобы забеременеть, мне понадобится двадцать тысяч долларов. Прости, что обломала.

— Я горжусь отсутствием отпрысков. Не подведи.

— Один из немногих плюсов того, что нам уже не двадцать один. Должны ведь быть какие-то плюсы?

И так далее. Все было очень славно и дружелюбно, и она вдруг сказала, что у него нет никаких предлогов, чтобы отказаться от пары песен. Он достал банджо и принялся перебирать струны, пока она делала сэндвичи и заворачивала их в фольгу.

— Может, останешься на ночь и поедешь с утра? — спросила она.

Он улыбнулся, как бы отказываясь удостаивать ответом подобный вопрос.

— Серьезно, — сказала она. — Идет дождь, скоро стемнеет.

— Без шансов, — ответил он. — Прости. Тебе нельзя доверять. Придется тебе с этим жить.

— Ха-ха, — сказала она. — Почему ты не поешь? Я хочу тебя послушать.

Чтобы угодить ей, он спел «Тенистую рощу». Вопреки всем ожиданиям, Ричард отлично пел, а размеры его грудной клетки позволили бы ему сдуть весь дом.

— Ясно, — сказала Патти, когда он допел. — Так мне ничуть не легче.

Но если уж музыкант взялся за свое любимое дело, его сложно уговорить остановиться. Ричард настроил гитару и спел три песни в стиле кантри — «Ореховый сюрприз» позже записал их для своего альбома «Безымянное озеро». Большинство текстов представляли собой бессвязный набор слов и впоследствии были заменены, но Патти так трогало и восхищало пение Ричарда, особенно в ее любимом стиле кантри, что в середине третьей песни она закричала:

— Хватит! Остановись! Пожалуйста! Хватит! Остановись! Пожалуйста!

Но он продолжал петь, не обращая на нее ни малейшего внимания, и она вдруг почувствовала себя такой одинокой и заброшенной, что разразилась рыданиями, и под конец он был просто вынужден отложить гитару — было видно, что его ужасно взбесило это вмешательство! — и попытаться, без особого успеха, успокоить плачущую Патти.

— Вот твои сэндвичи, — заявила она, пихая пакет ему в руки, — а вот дверь. Мы договорились, что ты уходишь, так уходи. Быстро! Уходи! Прости, что попросила тебя спеть, во всем снова виновата я, но давай не будем снова наступать на те же грабли, ладно?

Он набрал воздуха в легкие и выпрямился, будто намереваясь сделать официальное заявление, но вместо этого снова опустил плечи, и то, что он собирался сказать, выскользнуло из него непроизнесенным.

— Ты права, — сказал он раздраженно. — Мне это все ни к чему.

— Мы же все отлично придумали, правда?

— Правда.

— Так иди же.

И он ушел.

А она всерьез занялась чтением. Вначале — стремясь убежать от реальности, затем — чтобы найти помощь. К тому времени, когда Уолтер вернулся из Саскачевана, она расправилась с «Войной и миром», потратив на это три дня лихорадочного чтения. Наташа обручилась с Андреем, но ее развратил мерзавец Анатоль, и Андрей в отчаянии уехал, был смертельно ранен в бою и умер вскоре после того, как простил выхаживавшую его Наташу, после чего старый добрый Пьер, который успел в плену многое обдумать и повзрослеть, выходит на сцену и вручает себя Наташе в качестве утешительного приза; затем на свет появляется множество детей. Патти чувствовала себя так, как будто за эти три дня прожила целую жизнь на ускоренной перемотке, и когда ее собственный Пьер вернулся из чащи сильно обгоревшим, несмотря на истовое обмазывание кожи солнцезащитным кремом, она была готова попробовать вновь полюбить его. Она встретила его в Дулуте и выслушала отчет о трех днях, проведенных с природолюбивыми толстосумами, которые, по всей видимости, распахнули перед ним свои кошельки.

— Невероятно, — сказал Уолтер, увидев недостроенную веранду. — Прожил здесь четыре месяца и не нашел времени на последние восемь часов работы.

— Его, наверное, уже тошнило от леса, — заметила Патти. — Я ему сказала, чтобы ехал в Нью-Йорк. Он написал тут замечательные песни. Он уже был готов уезжать.