«Пёсий двор», собачий холод. Том II (СИ) - Альфина

— Не собирался быть, — покачал головой Приблев. — Хикеракли, а ты думаешь… Понимаешь, если это всё учинила Охрана Петерберга, я сомневаюсь, что она тебя сейчас пропустит.

— Я сбегал из города уже раз двадцать, — решительно махнул рукой тот. — Должно же у меня хоть когда-нибудь получиться?

— А мы, выходит, в Алмазы? — обернулся Приблев к Золотцу. — К площади близко, но, впрочем, в том есть свои преимущества.

— Это шпинель, — Золотце тряхнул головой. — Да, в Алмазы. Хикеракли, вы можете телеграфировать с завода?

— Почём вы меня спрашиваете? Я там был два раза, и из них полтора — пьяный.

— Там есть телеграфическая линия, но в особняк графа Метелина, то есть больше она ни с чем не соединяется, — поспешил на помощь Приблев. — Есть ещё станция, километров тридцать, оттуда линия ведёт на почтамт. Вот только я думаю, что провода всё равно обрежут.

— Сымпровизируем-с, — Хикеракли бодро подтянул повыше пояс Академии, — чай не впервой.

Далёкий метелинский завод, призрачная станция, необходимость как-то пробираться через казармы и Охрану Петерберга — что угодно ведь сейчас было лучше, чем эта площадь.

Что угодно было лучше, чем этот «Твирин».

Хикеракли почувствовал, как в руку ему незаметно ткнулось нечто металлическое — а вернее, не только металлическое, но и костяное, и оплетали сие нечто пальцы Золотца.

— Вы ведь стреляете? — прошептал тот, делая страшные глаза.

— Как вам сказать… нахватался.

— Постарайтесь его не потерять, это реликвия моего детства. — Поймав иронически-вопросительный взгляд Хикеракли, Золотце махнул рукавом почти раздражённо: — До моего дома всего пара улиц, а вам до завода сколько добираться? Вам нужнее.

Хикеракли, хмыкнув, поклонился уже без издёвки, сунул револьвер за пояс, прикрыл рубахой и, откозыряв обоим своим приятелям, попятился в толпу, но благодарности он не испытал.

До Северной части было совсем близко, а лысая по осени Шолоховская роща пусть и не скрывала от взглядов, так сказать, гипотетических, но всё ж позволяла подступиться к казармам совсем вплотную. У казарм наблюдались тишина и спокойствие. Все на стройке? Или… ещё где?

В таком деле, говорят, главное — уверенность в себе, а потому Хикеракли натянул на себя вид всезнающий, будто только его тут и ждали. Из рощи вышел с перевальцей, направился к казармам. Конюшню никто даже и не охранял, только один постовой стоял поодаль, но целеустремлённый вид Хикеракли спрятал его от глаз надёжнее, чем ежели б он накрылся одеялом.

Симпатичный мышастый жеребец Сполох, выученный не пойми зачем на иноходь, повернул морду с таким видом, будто заранее знал, что его сегодня надумают уводить, и специально к тому готовился. Ногавок на нём опять не имелось, но Хикеракли рассудил, что с этим уж как-нибудь на заводе разберётся, а то ведь нелепо было бы попасться из-за сочувствия к животине, верно?

Узды висели тут же, на дощатой стене, и Хикеракли спешно принялся жеребца запрягать.

— Эй, ты чего? — раздался со входа недоумённый возглас, не ставший, конечно, поводом остановиться.

— Да вот, Сполох понадобился.

— Хикеракли? Хикеракли, стой-стой-стой, погоди, куда? — Хляцкий-Дохляцкий, конюх Северной части и Хикеракли скромный поклонник, снять со спины ружьё не догадался, а вместо того растопырил руки, перегораживая зачем-то вход. — Да стой же, не положено!

Хикеракли подёргал щёчные ремни, убедился, что всё держится, и обернулся в поисках седла. Без седла он бы тоже смог, но это уже, право, чересчур революционно.

— Куда это не положено? — буднично осведомился он. — Хляцкий, кто так сёдла складывает? Соображает твоя башка, что от такого хранения с кожей станется?

— Хикеракли, — Хляцкий решительно подошёл ближе, но остановить разграбление сёдел не смог, а вместо того принялся как-то просительно топтаться рядом, — Хикеракли, тебе нельзя Сполоха.

— Чегой-то? Вы на нём всё равно не ездите.

— Нельзя тебе, и никому нельзя, и никого нельзя! Из города выход закрыт, всем закрыт. Не положено. Ты не знаешь, что ль, чего творится?

— Знаю, — Хикеракли, поразмыслив, кинул седло прямо на пол, а на спину Сполоху принялся пристраивать вальтрап. — Потому и беру его.

— Дык я ж тебя задержать должен, — совсем уж растерянно пробормотал Хляцкий. — Прекрати, мне дозволено стрелять на поражение.

— Тебе? На поражение? Вот уж анархия.

Спустя несколько минут, в которые Хляцкий героически бездействовал, а Хикеракли пыхтел с ремнями, Сполох был наконец-то запряжён. Пришло время, крякнув, спину разогнуть, а к незадачливому конюху — развернуться.

— Слушай сюда, Хляцкий-Пухляцкий, — раздельно проговорил Хикеракли. — В городе — полный привет, я так не желаю-с. Выездной до заводу у меня имеется, сам знаешь, раз в две недели можно, а потому можно и теперь. Ежели какой новый указ, по которому нельзя, то мы с тобой просто разминулись, не знал я.

— Да с меня за такое голову снимут, — Хляцкий нерешительно ухватился за ремень ружья, но тем и успокоился. — Ты ж разгласишь, а у нас тут, эцсамое, блокада.

— Разглашу. У меня там, на заводе, друзья, и они ни-че-го-шень-ки не знают. Представь, а? Как сам думаешь, их не следует предупредить?

— А их, небось, и так предупредили, — облегчённо выдохнул Хляцкий, — у них там нынче инспекция, с утра ещё.

Это вот было новенькое.

— Значит, и инспекцию надо предупредить, ежели они с утра, — упёр Хикеракли руки в боки.

Палец как-то сам собой лёг на кольцо золотцевского револьвера. Пальцам своим Хикеракли верил, а Хляцкий-Дурацкий даже ружья так и не снял — куда уж ему опередить. Можно ведь не стрелять, припугнуть только, ему ж самому проще потом будет объяснять, как это из-под самого носа Сполоха-то увели. Это ж Хляцкий, он припугнётся.

— Я тебе честное пихтское слово даю — кроме завода никуда ни ногой, — Хикеракли расслабил пальцы, а потом и руки опустил. — Вот честнейшее. Сам-то подумай — там кто в инспекции? Наместнический корпус?

— Наместнический… — Хляцкий смутился. — Да нет вроде. А может, и наместнический, мне знать откуда? Но люди важные, иначе бы в журнале с расписками мета была, а так мне только на словах сказали да высочайшим выездным перед носом потрясли. Уж ясно, без меты только самые важные и ездят!

— А если важные, разве ж их известить не надо? Да тебя, Хляцкий, к награде приставят!

Конюх задумчиво потупился, и Хикеракли сообразил, что лучше момента не появится. Одним движением вскочил на Сполоха, а тому и команд не надо — сам аккуратно затрусил прочь из конюшни, минуя растерянного Хляцкого, ворота и — уже через пару секунд — само кольцо казарм.

И Хикеракли помчал, почти не мучаясь совестью. Он опасался немного стройки, но там тоже было пустовато — метрах в трёхстах наблюдался отряд, похватавшийся при виде Сполоха за ружья, но жеребец промчался мимо, подгоняемый парой шальных выстрелов.

Да поди ж ты, в самом деле палят!

Если на заводе «важные люди», тут может быть, известно, два поворота. Или они приехали тоже от лица Охраны Петерберга — но тогда б Хляцкий знал, кто да зачем, или то важные люди из невоенных. Ну, из невоенных с инспекциями много кто может — хоть бы тот же хэрхэр Ройш проверяет, как там его металлы бесценные расходуют.

А может ведь и сам наместник, он до инспекций любитель.

Хляцкий-то не сообразил, что в нынешнем, как говорится, политическом климате господина наместника наверняка собираются вовсе не предупреждать, а вот прямо даже наоборот, но Хикеракли тут иллюзий не питал. Ежели только Охрана Петерберга не надумала родной город отколоть в пользу Европ, то участь господину наместнику, видать, такая же светит, как Городскому совету. Ну или, в мягком если случае, светит ему арест.

А тут вот начинается некоторый нюанс. Чьими руками арест?

А ежели руками прекрасного да юного Революционного Комитета?

Сполох шёл ходко — радовался наконец-то волюшке да возможности надышаться. Задним числом сообразилось, что там-то вот, на втором кольце казарм, весьма даже его могли подстрелить. И самого Хикеракли могли.

Так один ведь раз живём, второго не выдадут.

Это барон Копчевиг так говорил, когда ему замечали, что по тонкому он политически льду ходит со своими угодьями. Он же своё зверьё на пушнину именно что отстреливал самыми что ни на есть обычными ружьями, а тут до проявлений агрессии полшага — ведь и запретить могут, даром что звери не люди. А ему в удовольствие было, он даже над столом своим голову какого-то медведя держал, а баронесса всё жаловалась — уродство, мол, одно.

И сапоги у него были такие специальные, во всю ногу, для хождения по болоту. Хикеракли это, видать, на него насмотревшись по любой погоде в сапогах ходит, хоть за конюшней и не надо.

А второго не выдадут — всё уж, сударь, отчалил ваш кораблик, ту-ту.