Пожизненный найм - Катерина Кюне

Тот вечер я провел за изучением психологии корпоративных культур. Я выяснил, что моего научного руководителя зовут Алексей Юрьевич Полежаев, он доктор психологических наук и профессор Института социальной психологии – Интернет утверждал, что названный светила действительно ведет шестерых аспирантов. Я нашел несколько статей в научных журналах, где проблема корпоративных культур, хоть и довольно куце, но всё-таки освещалась. Я читал почти всю ночь и так увлекся, что мне и вправду захотелось написать диссертацию. К счастью, к тому моменту я так устал, что задремал прямо на столе, перед монитором. Мне приснилось, что мне нужно выступать на научной конференции – рассказывать про корпоративные культуры. Я уже сижу в зале, в руках у меня программка, где обозначено мое имя и тема моего выступления, настолько витиеватая, что я даже выговорить её толком не могу. А со всех сторон серьезные люди в костюмах, очках и с галстуками, и я понимаю, что провал неизбежен – ведь, на самом деле, я никакой не ученый. Сейчас я выйду к кафедре, и это станет всем очевидно. И тут ещё, в довесок к моему и без того бедственному положению, у меня начинает болеть рука. Она ноет и ноет, словно кто-то невидимый обхватил её всеми десятью цепкими пальцами и выкручивает в разные стороны, как иногда делают дети, проверяя на прочность сверстников. «Крапива, – сказал я довольно громко, – это называется „делать крапиву“»… Удивленно оглянулись соседи и в этот момент меня пригласили на сцену… Я вздрогнул, и своего позора так и не увидел, потому что проснулся и принялся растирать затекшую руку.

В обеденный перерыв я позвонил Софье – так звали девушку из резюме, и договорился встретиться на следующий день в кафе недалеко от своей альма матер. Сказал, что у нас в институте есть своя столовка, но там жуткие черствые булочки и заветревшийся оливье, так что мне было бы неловко её туда приглашать. Я врал так вдохновенно, что с трудом узнавал сам себя. Какая-то часть меня, наблюдая за тем, как я стремительно наглел, таращила глаза от изумления и качала головой: «ну и дела…». Меня неожиданно взял задор, и я уже не сомневался в успехе своей разведывательной операции.

***

Лия лежала в постели, призраки индейцев всё ещё прятались по углам, а прозрачные олени сделали несколько кругов над водой и упорхнули в окно. Рядом с ней на простыне лежал погасший планшет. Лия посмотрела на него и вспомнила про странную новость, которую то ли прочла вчера, засыпая, то ли увидела уже во сне. Она нетерпеливо «разбудила» монитор. «Сегодня днем президент России Сергей Грушин встретился с вице-президентом „Нефтеальянса“ Аркадием Костромой». Значит, не приснилось. Вчера она ужинала с человеком, который запросто встречается с президентом. Ужинала в корпоративной столовой! Кому расскажешь – ведь не поверят!

Она принялась восстанавливать в памяти весь вчерашний вечер. Мушкетер говорил об управлении спецпрограмм. Она забила в поиск «управление спецпрограмм» «президента России», подсказал ей поиск, она добавила «Михаил Валерьевич». И тут же увидела фотографию престарелого усатого мушкетера, руководителя этого самого управления, Михаила Валерьевича Треноги. Ну что ж, она не против победить в их конкурсе. Совсем даже не против.

Лия отложила планшет и потянулась. Мышечная радость разлилась по всему ее телу. Будущее играло солнечными бликами, как ее аквариум. И тут она вспомнила, что сегодня четверг. И сразу внутри что-то неприятно ёкнуло. На днях ей пришло сразу две повестки: явиться для дачи показаний в Таганское отделение Следственного комитета и Следственное управление Федеральной службы безопасности. В отделение – в четверг, в управление – в пятницу.

За двадцать пять лет жизни Лие не так часто приходилось сталкиваться с государством лицом к лицу. А тут оно словно решило взять реванш и встречаться с ней буквально каждый день. Вчера оно явилось ей в лице мушкетера Треноги, сегодня предстанет в лице следователя Следственного комитета, завтра – сотрудника ФСБ. Но совокупность немногочисленных знаний о правоохранительных органах, которые она почерпнула из телепередач, кино, журналов и газет подсказывала ей, что следователи не склонны залихватски поправлять усы, и что они вряд ли поведут её кормить ужином в светлую корпоративную столовую. Она понимала, что ничего не сделала, что ей ничто не угрожает и что это не допрос, а всего лишь дача показаний. Что ей просто не повезло оказаться в неудачном месте в неудачное время и весь сыр бор из-за этого. И все же сегодня ей очень хотелось, чтобы рядом с ней был кто-то сильнее и больше ее, мужчина. И чтобы он, так же как в детстве отец водил ее к страшному врачу, до самой двери кабинета держал ее руку в своей огромной теплой руке. Дальше бы его, наверное, не пустили. Так что он сказал бы: «ты у меня уже взрослая, так что иди и ничего не бойся. Если что, я буду сидеть здесь, около самой двери».

Она невольно вспомнила об Андрее. И тут же, словно в груди разорвалась маленькая бомба с какой-то едкой, жгучей кислотой, ее затопила обида. Даже во рту появился какой-то желчный привкус. И тогда она, словно в отместку Андрею, словно он мог услышать ее мысли и начать ревновать, словно таким образом она могла что-то ему доказать, подумала о Костроме. Кострома, определенно, был весомой фигурой. Она, конечно, не собиралась просить его проводить ее, Лию, до кабинета следователя. Не собиралась, но МОГЛА БЫ… Она интуитивно, животом чувствовала, что он не отказал бы. Не приехал бы сам, послал телохранителя, секретаря, позвонил бы кому нужно, договорился, чтобы с Лией обращались максимально деликатно и нежно, но не бросил бы ее одну.

А еще она почему-то вспомнила об одной видеозаписи, которую много лет назад смотрела в Интернете. Группа молодых людей, кажется, они были членами то ли неолибералистской, то ли анархической партии – Лия плохо разбиралась в политике – устроили художественную акцию перед зданием органов безопасности на Лубянке. «Свободу жертвам политических репрессий» или что-то наподобие. Они принесли аппаратуру, и в микрофон, чтобы расширить радиус поражения своей филологической бомбы, читали стихи. Стихи были разные, начиная от «Сижу за решеткой в темнице сырой», заканчивая ломаными, крикливыми, раешно-гаерскими, видимо, собственного сочинения. А потом микрофон взял красивый брюнет в синей фетровой шляпе. Он был немного похож на цыгана – смуглый, с черными, завораживающими глазами, разбитной. Но когда его лицо взяли крупным планом, Лия увидела нервно вздувшуюся вену, перечеркнувшую его высокий лоб и упершуюся в переносицу. А потом он с интонацией и голосом, предназначенными для усмирения многотысячной толпы, прочел:

«Участок – великая вещь!это – место свиданияменя и государства.Государство напоминает,что оно всё ещё существует».

У Лии почему-то пробежали мурашки по спине. Ни автора стихов, ни имени молодого человека она так и не узнала, но эпизод крепко засел в ее памяти.

Следователь имел несчастный вид. Видно было, что ему тяжело говорить и еще тяжелее думать, что огромная головная боль по-хозяйски развалилась в его голове и заняла там практически все место. Он был весь какой-то серый, охрипший и тарабанил по клавишам клавиатуры так, как будто не записывал показания, а в отчаянии посылал последний сигнал «SOS» с тонущего судна. В принципе, так оно и было.

Лия довольно подробно рассказала ему о мероприятии «Танит-Групп». Дрожжин слушал без особого интереса, это был не первый его свидетель и все они рассказывали примерно одно и тоже. Сначала ничего необычного не происходило, а потом организаторы мероприятия, словно сговорившись с правонарушителями, предусмотрительно выключили освещение, так что никто ничего толком не увидел. Но когда свидетельница дошла до описания того, как она покидала здание, Дрожжин очнулся.

– Почему вы решили покидать здание через черный ход?

– Возле главного входа была давка.

– Кто-нибудь еще помимо вас и вашего друга-нефтяника воспользовался черным ходом?

– Не знаю. Я не видела.

– Возможно, вы кого-нибудь встретили по пути? Видели или слышали как кто-то бежит впереди вас?

– Нет.

Дрожжин некоторое время мученически смотрел на Лию, пытаясь совладать с головной болью, потом встал и налил себе очень крепкого чаю. Лие тоже хотелось пить, но мысль о том, что этот тип, у которого дрожали кисти и пальцы наверняка воняли табаком, этими самыми руками подаст ей стакан или чашку, была ей неприятна и она промолчала.

– Вы передавали проектную документацию кому-нибудь, кто непосредственно не участвовал в проекте?

– Нет.

– Может быть, кто-то интересовался? Просил показать план здания, например?

– Вроде бы нет.