Энциклопедия жизни русского офицерства второй половины XIX века (по воспоминаниям генерала Л. К. Артамонова) - Сергей Эдуардович Зверев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Начальство училища об этом знало. Для уничтожения этого зла и допущен был в стенах училища в тупике одного из коридоров среднего этажа буфет частный (очень почтенной дамы Анны Ивановны), который усердно посещался нами. Но… буфет работал только в середине дня, от завтрака (в 12 ч. дня) до обеда (в 4 ч. дня), безусловно на наличные деньги, хотя и по очень низкой цене за все; утром же и вечером, когда очень в нем велика была нужда, он не открывался. Терпеливые и пронырливые «шакалы» дежурили у всех входов и выходов из училища почти во все часы дня и до поздней ночи; у них можно было получить все, до водки включительно. Словом, это было наше домашнее зло, с которым надо было серьезнее считаться начальству, но оно в такие мелочи нашей жизни не входило.
Скоро мы, особенно киевляне, почувствовали, что нас охватывает атмосфера жесткого, сухого формализма, слепое преклонение перед авторитетом начальства и строгое, неуклонное китайское правило «чин чина почитай». До наших же душ и чувств никому никакого дела не было. Высшим над нами в училище начальником был в это время генерал-майор Рот, сын известного времен николаевских генерала Рота[40]. Это был высокий, сухопарый русский немец, хороший служака, любивший дисциплину и муштру. Во главе училища, составлявшего в строевом отношении отдельный батальон из четырех рот, стоял командир батальона гвардии полковник Д. (на правах командира полка), тоже немец, очень требовательный в службе, сухой формалист. Каждую роту возглавлял гвардии капитан, являясь во всех отношениях ответственным за нас начальником; ему в помощь назначались четыре офицера (числившихся по гвардии), по одному на каждый взвод роты – это и были наши ближайшие офицерского ранга начальники, выше всех наших юнкерских властей. Учебная часть составлялась из ученых академиков: инспектора классов училища, его помощника, канцелярия, а затем целая плеяда преподавателей по всем предметам весьма обширной программы.
Научные предметы делились на две группы: 1) чисто образовательные – история Православной церкви (настоятель училищного храма о. Середонин[41]), русская литература, новейшая русская история, статистика, все отделы математики (т. е. приложения к алгебре, геометрии, тригонометрии и сферической тригонометрии), космография, геология, французский и немецкий языки; 2) чисто военные – геодезия с топографией, тактика, военная история, законоведение и военное хозяйство, полевая съемка.
Для преподавания общеобразовательных предметов приглашались лица гражданского ведомства, большей частью, профессора. Среди них с особой благодарностью отмечаю преподавание отцом Середониным истории церкви и профессором Карасевичем[42] статистики.
Военные преподаватели наши все были одинаково добросовестны и толково, ясно излагали свои курсы. Особенно запечатлелась фигура и метод преподавания ученого артиллериста полковника Шкляревича[43], учебник[по] артиллерии которого пользовался тогда большой популярностью, а он, своим характером и добросовестным старанием перелить насильно в наши головы свое знание отчасти напоминал незабвенного нашего Павла Николаевича Юшенова. Нам, киевлянам, заниматься было нетрудно, так хороша и фундаментальна была наша гимназическая подготовка. В первой же трети года мы выдвинулись очень заметно из всех вновь поступивших. Не так легко давались наши чисто практические военные занятия. Разыгравшаяся на Балканском полуострове и на Кавказе война с турками повлекла тяжкие потери в офицерском составе армии; от училищ требовали скорейшего пополнения. И училища готовили своих питомцев к усиленному (ускоренному?) выпуску, а потому беспощадно налегали на фронтовые занятия и подготовку нас к обязанностям будущих субалтерн-офицеров[44] не только пехоты, но и артиллерии, сапер и конницы. Огромное число часов, начиная с 6 ч. утра, уделялось теперь физическим занятиям: вновь поступивших «дядьки» обучили муштре, сборке и разборке винтовки, стараясь выломать из нас в 3 месяца настоящих строевиков; гимнастика шведская и на машинах наращивала наши мышцы; верховая езда в манеже, да еще без седла, приучила нас крепко сидеть на коне; оружейные приемы в сомкнутом строю и маршировка часами во всякую погоду закаливали наши организмы.
В таких систематических и упорных занятиях проходили быстро дни за днями. Товарищеские отношения между нами установились уже не по-кадетски: старший курс смотрел на нас, первокурсников, начальническим взглядом: особенно требовалось строгое соблюдение почтения и дисциплины по отношению ко всем «нашивочным», как своей роты, так и чужим: всегда надо было встать при проходе такого начальства или когда оно заговорит. Возражать ему, а тем более не исполнить приказания в каком-либо служебном отношении считалось криминалом. Взыскивали с нас за малейшие проступки неуклонно и строго.
Владимир Николаевич Шкларевич
Пробежали для нас в тяжком напряжении три месяца первоначальной подготовки. Из отдельных групп нас свели во взводы и полуроты; нашколили и в этом строе, а затем был назначен день приведения нас к присяге Царю и Отечеству.
Эта церемония состоялась очень торжественно в актовом двухсветном зале училища, украшенном саженными портретами императоров, шефа нашего училища, знаменитых полководцев и мраморными досками с именами и фамилиями георгиевских кавалеров. После короткого молебствия о. Середонин сказал нам простую, но умную речь о наших предстоящих обязанностях по присяге, о великом ее значении и святости. За ним, повторяя слово за словом, мы и дали наше клятвенное обещание «служить законному Царю и своему Отечеству даже до самой смерти». Говорили, конечно, и с большим пафосом, нам речи и все старшие начальники, но лучше, проще и сердечнее нашего священника не сказали. В казенном пафосе начальнических речей чувствовалась большая искусственность. После описанной церемонии нам объявили, что с этой минуты мы состоим на обязательной военной государственной службе и считаемся юнкерами рядового звания.
Всю нашу одежду теперь составили мундир из черного гвардейского сукна и шинель армейского покроя из серого солдатского грубого, но плотного сукна. Головной убор – суконная черная кепи с султаном в парадных случаях. В строй мы выходили с винтовками и всегда примкнутыми штыками; вне строя – с черным лакированным поясом и коротким на нем широким мечом, называемым в просторечии тесаком.
Мы уже вполне хорошо усвоили себе все правила и приемы отдания чести с оружием и без оного, а также правила ношения одежды во всякую погоду в разное время года. Теперь уже нас назначали на дневальства внутри помещений, на дежурства по кухне и даже в караул на ответственные посты. Словом, мы стали заправскими солдатами. Вот теперь только нам
