Мёртвое - Том Пиччирилли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Джейкоб делает еще одну попытку привлечь внимание отца, но его голос ломается от страха и боли, внезапно настигающих безо всякого предупреждения.
– Пап…
– Да сколько можно тебе говорить – занят я! – рычит отец, раскачиваясь на стуле и яростно тыча в него указательным пальцем на слове «тебе», давая понять: единственный, кому нужно уйти – и кто сможет уйти, – это его младший сын, Третий.
Бет провела пальцем по шее Джейкоба.
Папа снова поворачивается к своей пишущей машинке, пускается в новую яростную атаку на клавиши.
Джейкоб уходит – совсем не такой напуганный, сердитый или разочарованный, как ожидалось. Каким-то образом в гуще всех этих волнений и событий он пришел к выводам, которые что-то доказывают… а может, и ничего в помине. Он дрожит, чувствуя в лесу своих брата и сестру, всегда сознавая их. По краям глаз зрение размыто слезами, в мозг как будто колют ножами. Пылесос ревет оглушительно громко, словно засасывая бивни и кости мамонтов.
С трудом он добирается до своей комнаты, и там волна тошноты опрокидывает его на колени. Сухие позывы к рвоте ни к чему не ведут, через несколько минут даже приходят какие-то силы, и он забирается на кровать. От слез подушка промокает, и Джейкоб закусывает край одеяла. Сегодняшний день – худший за последние две недели, и рядом нет никого, кто мог бы помочь ему примириться с этим. Он один – такова цена его спасения отсюда, – и его хватает лишь на то, чтобы беспомощно зарыться в подушку ногтями и лицом.
Сопереживая своему прежнему «я», вновь ощущая его в себе, Джейкоб приложил руки к вискам – как будто это произошло с ним снова, здесь, где ничего другого попросту не существовало.
Клавиши стучат громче – папа наконец-то берет верх в боксерском поединке, ведет в счете, обретает контроль.
Джейкоб переворачивается на спину, ощущая вкус крови на языке и чувствуя, что какая-то важная часть его существа отъята резко и бесцеремонно, – и дверь шкафа-чулана медленно открывается. В комнату неожиданно проливается свет – желтый с прожилками алого.
Юная девушка стоит в том месте, где он вешает свою зимнюю одежду и хранит свои настольные игры. Ей там явно немного тесновато. От ее каштановых волос идет медовый запах, а привлекательная улыбка рассеивает ужасы, копошащиеся в его голове. Она кивает ему, заинтересованная и немного смущенная, будто только что обернулась – и увидела, что это он, посторонний мальчик, смотрит в ее спальню. Ее желтое платье – из другого времени, такое вполне могли носить дочери Тадеуша, если верить фотографиям из семейного архива. Рыжий бант в ее волосах почти комично оттягивает несколько каштановых локонов набок. Джейкоб смотрит в шкаф – и улыбается ей невольно, и она отвечает ему тем же. Теперь он понимает, что смотрит в какой-то проход, расширяющийся против всех законов физики – в маленьком чулане не может быть столько места, – и там, позади девушки, он видит…
– Господи Иисусе, – выдохнул Джейкоб-Старший. – Он видит меня.
– Привет, – говорит девушка.
– Здравствуй. – У него пока нет никаких причин быть невежливым с ней.
– Как тебя зовут?
– Ты знаешь мое имя, – шепчет он, вставая с кровати. Головная боль прошла, но отец наверху шумит – в неистовстве сбрасывает книги с полок, попав в очередной писательский затык. Молчание пишущей машинки – услада для ушей, ничего лучше Джейкобу попросту не доводилось слышать. Наконец-то слышно собственные мысли.
– Да, ты Джейкоб. Ты знаешь мое имя?
Он думает, что знает, должен ведь знать, но ничего не приходит на ум. Всего секунду назад он, возможно, озвучил бы пару версий – но не сейчас.
– Нет.
– Я Элизабет.
Такое имя ей подходит, и Джейкоб кивает.
– Красиво звучит. Мне нравится.
– Спасибо. Твое имя тоже красивое.
– Что, правда?
– Ага.
– Извини, но… что ты делаешь в моем шкафу, Элизабет?
– Ничего.
Он смеется, потому что это слишком явная ложь. В этом доме всегда что-нибудь да происходит.
– Ну, и что будем делать?
– Давай сыграем в шашки.
– Ну давай. – Она не могла быть одной из дочерей Тадеуша, раз называла шашки «шашками»[14]… ну, может, такое название она прочла на коробке в шкафу. Он осторожно тянется в чулан, ища и не находя ничего на ощупь, и все же каким-то образом ему в руки, погруженные в ауру странного света, попадает облепленная скотчем коробочка с доской, размеченной на квадраты, внутри.
– Я хочу играть за красных[15], – говорит Элизабет.
– Не вопрос.
В глубине шкафа Бет прижала руки к лицу Джейкоба-Старшего и грубо потянула его в сторону, заставив его смотреть прямо ей в глаза с этими черными канавками, вырытыми болезнью под ними.
– Ты была моим единственным другом, – пробормотал он ей, касаясь морщин над ее бровями. – Что с тобой происходит? Почему ты до сих пор больна?
– Ночь твоего правления почти закончилась, дорогой, – сказала (сейчас и тогда) Бет. – Так правь же надо мной.
Глава 25
Тело Джозефа в инвалидном кресле – или, может быть, одно только кресло – билось в дверь, силясь попасть внутрь.
Тихий смех, странная музыка и раскаты грома, от которых стекла мелко дребезжали, заставляли Кэти поворачивать взгляд то к двери, то к шкафу, теперь еще – на улицу, за окно. Лиза усмехнулась про себя, получая от ситуации какое-то извращенное удовольствие.
– Джо, мальчик мой, хочешь еще поиграть? – крикнула она визгливо.
Дверь содрогнулась в своей раме.
– Как думаешь, мы сможем выбраться через окно? – спросила Кэти.
– Нет, но даже если бы мы могли, какое это имело бы значение? Видишь этот шторм? Им не составит труда поймать нас, застать врасплох. Мы уже пойманы – им просто некуда торопиться.
Молния залила комнату ярким светом, показывая, насколько изможденно выглядели обе девушки.
– Единственный
