Дворянин великого князя - Роберт Святополк-Мирский

— Благодарю, с удовольствием прочту. — Медведев принял сверток и спрятал за пазухой.

— И последнее, — сказал Антип. — Каждому из этих людей я справедливо выделил его долю добычи, которая заработана тяжелым трудом и постоянным риском своей жизнью. Чтобы избежать кривотолков, я выдал каждому его долю золотыми монетами. Ни у кого из них нет ни одной вещи, которую можно было бы опознать как похищенную. Кроме личного имущества, лошадей, кое-какой домашней живности и этих денег, у них ничего нет, Я надеюсь, ты не будешь возражать, — Антип окинул взглядом — запущенную полуразрушенную комнату, — деньги вам сейчас очень пригодятся.

— Мы поговорим с ними об этом, — сказал Василий. — А теперь я просил бы тебя ответить на несколько моих вопросов.

— Слушаю.

— Кто напал на Картымазова?

— Ян Кожух Кроткий со своими людьми.

— Что это за человек?

— Разбойник и тать, — невозмутимо ответил Антип. — Дворянин князя Семена Вельского и управляет имением от его имени.

— Есть у него там некий Степан. Что ты о нем знаешь?

— Степан? Нет, не слыхал про такого.

— В ту ночь, когда я приехал, ты был у них?

— Да. Нам донесли, что Кожух со своими лучшими людьми куда-то отправился, и мы решили немедленно воспользоваться случаем. Я не знал, что он двинулся в Картымазовку, и примерно в тоже время, когда они были здесь, мы напали на Синий Лог. Там остались не лучшие люди из его отряда, кроме того, многие были пьяны. Мы без особого труда перебили тех, кто сопротивлялся, остальных заперли и хорошенько потрясли имение. Правда, там ничего особо ценного не было. Так, мелочи. Плывем обратно на пароме, тихо вокруг, луна иногда выглядывает, и вдруг видим: переправляются люди Кожуха вплавь через Угру в двухстах саженях. Не заметили нас. Не знал я тогда, что они дочку у Картымазова увезли. А как узнал наутро, сразу понял: все! Надо немедля отсюда уходить. Началось.

— Что началось?

— Самое грязное и кровавое дело на свете. Политика.

— Не понимаю.

— Уж будто бы! Не видать Картымазову дочки, пока не перейдет со всей своей землей на службу к Семену Вельскому. А потом и к тебе с этим придут. На то ведь и дают такого покроя людям землю на рубеже, чтобы они у соседей по кусочку отщипывали и себе добавляли.

— Вот как?

Антип насмешливо прищурился.

— Будя прикидываться. Сам-то каков? Думаешь, я не знаю, зачем тебя сюда великий князь Иван Васильевич, государь наш родимый, прислал?! Да ведь за тем же. Я сразу это понял, как только ты ручей пересек и мне донесли, что ты там натворил. И то удивляюсь, что так поздно спохватились московиты. А ты думаешь, почему я так вольготно тут жил? Неужто всерьез можно поверить, что я был так неуловим в этих болотах? Да стоило им послать из Медыни один хорошо вооруженный отряд — и мне конец. А почему же они не посылали, не слыша многочисленных жалоб на бесчинства и грабежи этих злых разбойников, поступающие с той и другой стороны? А? Угадай. Им было выгодно мое здесь присутствие! Так что хочешь не хочешь, а выходит теперь таю я — на ту сторону в Литву, а ты, стало быть, потихоньку за мной.

Ссора за ссорой, стычка за стычкой, имение за имением, глядишь, и как-то незаметно рубеж верст на двадцать уже отодвинулся. Вот какая политика уже много лет царит в этих краях. А будешь неисправно действовать, чуть что неловко исполнишь — пожалуется на тебя король Казимир великому князю, великий князья тут же тебя как разбойника и убивца на плаху, а сам лицемерно обнимать короля — да ведь братья мы с тобой, ибо все короли — братья, и никакого зла я против тебя не держу, да вот людишки мне скверные попались — видишь, что творят, негодные. Но мы их накажем, ох, накажем. Двадцать лет назад я был точно таким, как ты сейчас, Василий. И это, — Антип потряс обрубком руки, — на службе великому князю. И жену любимую потерял тоже на службе, а за то, что дочь, когда еще младенцем была, спас — казнить собирались. Но в последнюю минуту удалось мне бежать, и тогда я поклялся, что больше никому, кроме себя самого и своей дочери, служить никогда не буду. Ну да ладно, пора мне. А тебе теперь, Василий, за подвиги, которые ты тут ежедневно творил, самому расплачиваться придется. Я ухожу, и отныне Яна Кожуха Кроткого и ему подобных ничего больше удерживать не будет. Так что — держись.

Медведев слушал Антипа очень внимательно.

Неужели он прав? "Убежден, что Господь наш всемилостивый вразумит заблудших, и они вскоре сами поймут, где и с кем им надлежит быть. А если рядом с ними в трудную минуту выбора окажется добрый человек, который поможет мудрым советом," И неужто Картымазов тоже прав? "Меч живет хмельной минутой схватки, меч не думает о завтрашнем дне. Погоди немного, позже сам все поймешь…"

Много лет спустя, вспоминая эту минуту, Медведеву пришло в голову, что, наверно, именно тогда он впервые начал понимать, что весь его огромный воинский опыт, его искусство убивать, оставаясь самому живым, весь неисчерпаемый арсенал хитростей, уловок и приемов оказывается порой совершенно беспомощным перед ежедневной будничной обязанностью обыкновенно по-человечески жить в этом невероятно сложном, запутанном и полным противоречий мире, где все на самом деле оказывается совсем не таким, каким кажется на первый взгляд.

— Я подумаю обо всем, что ты сказал, — произнес Медведев, — И знай если тебе или твоей дочери понадобится помощь, рассчитывай на меня.

— Давно я не слышал добрых слов и, честно говоря, от тебя их ждал меньше всего. Вдвойне спасибо. И ты на меня всегда можешь положиться. Никогда не известно, что может произойти в этой жизни. А пока прощай.

— Я провожу тебя до парома, но сперва поговорим с людьми, которые остаются.

Они вышли из дома и приблизились к телегам у ворот. Мужики сняли шапки и поклонились в пояс, некоторые женщины взволнованно перекрестились. Медведев внимательно оглядел своих первых подданных и негромко заговорил:

— Я еще раз подтверждаю свое обещание сохранить в тайне известную часть вашей жизни, никогда не попрекать вас за нее и не упоминать о ней. В ответ я хочу, чтобы вы все присягнули мне на верность и безусловное выполнение всех моих приказов.

— Будем тебе на том торжественно крест целовать, государь наш, — от имени всех ответил, низко поклонившись, Епифаний.

— С сегодняшнего дня вы начнете новую жизнь. Быть может, опасную — вы лучше меня знаете, что это за место; наверняка полную тяжелого труда — оглянитесь и увидите, сколько предстоит сделать; но, безусловно открытую, честную и благородную. Однако вы, кажется, намерены начать ее с помощью золота, добытого разбоем. Хорошо ли это?