Улица милосердия - Дженнифер Хей

– Когда у вас начались последние месячные? – спросила Клаудия.

ВИЧ-положительная Тара была на девятой неделе и спала на диване какого-то незнакомца. Она принимала метадон, но не регулярно, и литий, но не в последнее время. Она курила сигареты одну за одной: чирк-пауза-вдох. В среду в десять утра она уже была под кайфом.

Пока она говорила, Клаудия думала о задачках, которые решала на алгебре в старшей школе: поезда двигаются с разной скоростью по направлению друг к другу. Через какое время они встретятся? Вопрос всегда был в том, какое неизвестное искать. Жизнь Тары была горящим домом, где огонь бушевал на каждом этаже. С чего начать?

У Тары был всего один вопрос.

– Шестьсот пятьдесят долларов, – ответила Клаудия.

Начинают всегда с беременности.

ЧТО БУДЕТ С ТАРОЙ? КЛАУДИЯ НИКОГДА НЕ УЗНАЕТ. Горячая линия была порталом в жизни незнакомцев: приглушенный шум машин и сирен вдалеке, дети выкрикивают что-то на английском или испанском, португальском или на хмонге. Играет музыка, лает собака, плачет ребенок. Видеоигра, должно быть популярная, потому что она часто слышит ее – привязчивый электронный джингл, взрывные очереди мультяшной стрельбы.

Плачет собака, лает ребенок. Бежит вода, стучит посуда, кубики льда дребезжат в стакане. И вечный телевизор. Даже в агонии жизненного кризиса никому не приходит в голову выключить ящик.

Некоторым консультантам этот шум мешает, но Клаудия выросла в похожем доме и поэтому едва его замечает. Ее мать Деб работала санитаркой в местном доме престарелых. Она приходила с работы вымотанная и зачастую мучаясь от болей, но в первую очередь она включала телевизор и закуривала сигарету – это была ее награда за то, что она пережила еще один день.

Окружной дом – так его называли, что звучало лучше, чем было на самом деле, – был местом, где нищие пожилые люди старели и в конце концов умирали. Иногда этот процесс занимал целую вечность, а иногда так только казалось.

Большую часть детства Клаудии они жили в одинарном трейлере, на ширину прицепа. Не в двойном. Достаточно хотя бы мало-мальски знать что-то о передвижных домах, чтобы понимать фундаментальную разницу. По своей конструкции двойной трейлер похож на дом: две отдельные части соединяются вдоль одной стены. В одинарном же только одна часть, он похож на грузовой контейнер, и так же, как грузовой контейнер, он раскаляется летом и промерзает зимой. А в Мэне он промерзает так, что детский плач разносится странным эхом, – невозможно даже на секунду забыть, что живешь в консервной банке. Плюс в том, что одинарные трейлеры дешевые и их легко достать. Мать Клаудии купила их собственный на стоянке для передвижных домов без всякого залога, без проверки кредитной истории. И забрала его сразу же, прицепив к фургону, который ее брат «одолжил» на работе.

Когда Клаудия вспоминает тот трейлер, ей на ум сразу приходит ковер – красная акриловая мочалка от стены до стены с таким длинным ворсом, что, казалось, он засасывал в себя все, что на него приземлялось. Пролитое молоко, кусочки пазла, шоколадное драже. Кошачий корм, канцелярские кнопки, подтаявший фруктовый лед, детальки «лего».

Пятнадцать метров в длину и пять с половиной в ширину. Клаудия жила и в меньших помещениях, но никогда с таким количеством соседей и такими маленькими окнами. В трейлере были кухня и гостиная. В узкий коридор выходили ванная и две крошечные спальни. Позже, когда надо было разместить приемышей, ее дядя Рики соорудил хлипкую пристройку из досок, стекловолокна и кривого гипсокартона, обшив все это дело утеплителем.

По факту дом ее детства был наполовину домом, наполовину трейлером. Они были из тех людей, что расширяют свой трейлер.

Она до сих пор помнит, как впервые услышала слова «белая шваль». Ей было лет девять или десять, она смотрела по телевизору выступление комика и сразу же поняла, что он говорит о таких, как она. В ее семье ужин запивали колой под брендом супермаркета. Они ели с бумажных тарелок, – каждый прием пищи как пикник. Это был не каприз, а практичная привычка: иногда мать не могла оплатить счета за воду и каждый год в течение пары недель нормальную посуду мыть было попросту не в чем. Дешевые бумажные тарелки продавались упаковками по сто штук и были такими хлипкими, что они использовали по две, а то и по три за раз, вследствие чего производили огромное количество мусора. Контейнеры под гофрированным пластиковым навесом за трейлером вечно были переполнены. Размокшие тарелки и остатки еды гнили внутри, и в летние месяцы вонь стояла просто невообразимая. Подобно многим беднякам, их семья представляла собой экологическую и санитарную катастрофу.

Когда Клаудия слышала слова «белая шваль», она думала именно об этом.

Она так никогда и не узнала, что это был за комик и что побудило его высмеивать тех, кто составлял львиную долю его аудитории. Бедные люди много смотрят телевизор. Семья Клаудии иногда оставалась без воды, но у них всегда был дорогой кабельный пакет, за который ее мать всегда умудрялась платить вовремя.

Если Деб была дома, телевизор всегда был включен. Чтобы заснуть, она включала что-нибудь монотонное: гольф или федеральные политические каналы. Каждое утро своей короткой жизни она проводила в бодрой компании утренних передач с жеманными ведущими, душещипательными историями и звездными гостями, готовящими свои любимые блюда. Можно подумать, кинозвезды вообще что-то готовят. Уходила она в семь тридцать, предоставляя Клаудии собирать и кормить приемышей.

Как только за матерью закрывалась дверь, Клаудия выключала телевизор.

Деб звала их «приемыши», словно это была их фамилия, словно они все были братьями и сестрами в большой, многоцветной (по меркам Мэна), постоянно растущей семье. Сначала один, потом двое, потом трое или четверо. Клаудия училась в средней школе, когда Деб открыла для себя этот способ дополнительного заработка, – подходящий возраст для присмотра за детьми. Штат Мэн ежемесячно платил за каждого ребенка четыреста долларов.

(Реальная ли это сумма? После смерти матери Клаудия уточнила у своей тети Дарлин. «Вроде так», – ответила та, но как-то неуверенно.)

Но важнее было другое: каждый приемыш увеличивал их месячный надел того, что по непонятным причинам называлось «продовольственными карточками». В действительности это были не карточки, а бумажные банкноты, на которых федеральные власти броско напечатали: Министерство сельского хозяйства США, ПРОДОВОЛЬСТВЕННЫЙ ТАЛОН. Продовольственные карточки были голубыми или фиолетовыми, чтобы их наверняка никто не мог спутать с настоящими деньгами. Всем сразу должно было быть понятно, что это такое – государственные подачки для бедных. Их дизайн был