Дневник клона - Егор Радов

Завтрак был подан, и Ихтеолус набросился на него с остервенением животного, впервые за свою взрослую жизнь учуявшего течку самки. Он добавил себе вкусовых ощущений и теперь буквально рдел от счастья, перемалывая зубами бифштекс: это мясо было смыслом и средоточием всех мяс в его жизни, это был некий мясной апофеоз, вершина плотоядного совершенства, абсолютной радостью желудка, рта и пищевода, вампирической прелестью какого-нибудь затерянного в пустыне бедного тигра, наконец-то загнавшего невесть откуда взявшуюся здесь косулю.

Бифштекс закончился, программа автоматически отключилась. Передохнув пару секунд на барбитуратах, Ихтеолус инъецировал себе тетра-гидроканнабинол (такая зелененькая кнопочка в форме конопляного листа) и стал возвышенно и умудренно поедать сладкое, воспаряя в мягких грезах и наслаждаясь утонченным пирожным вкусом. И кофе тоже было тут; и кофеин также был как нельзя кстати.

Покончив с завтраком и позволив себе краткую передышку, занятую курением подлинного кальяна с истинным опиумом, Ихтеолус немедленно удалил из организма все токсины, вновь внедрил в него затем мягкий стимулятор с ноотропилом, повышая уровень серотонина и, конечно же, гамма-аминомасляной кислоты, и настроился на трезво-внимательный рабочий лад.

Через некоторое время изящно одетый и подтянутый Ихтеолус вышел из дома и направился к автомобилю.

Черный руль ждал его; светлое солнце согревало его макушку; ветерок щекотал изысканностью природных запахов его ноздри.

Он сел за руль, завел машину и поехал, не забыв втюхать себе изрядную дозу метедрина, чтобы получилась по-настоящему приятная езда.

Тут же его мозг вздрогнул, как будто бы заворачиваясь в некую шизофреническую загогулину, и Ихтеолус остервенело помчался вперед, словно стараясь перегнать самого себя, и по-сумасшедшему громко гикая в экстазе нарастающей скорости:

— Ииииии!… Ииииии-еех! Ииииии-ех!… Опа! Опа!…

Перед ним образовалась стайка точно так же мчащихся автомобилей; Ихтеолус матюкнулся и решил взлететь.

Он нажал на специальный тумблер и взмыл в голубые небеса прямо к горящему солнцу. Введя себе кокаин, Ихтеолус закружился в виражах и в конце концов произвел мертвую петлю. О да, это был истинный полет!…

Вконец утомившись, он вошел в штопор, уже почти ничего не видя и не слыша, и на очередной кокаиновой дозе приземлился прямо у подъезда здания родной работы. Сердце его колотилось, словно электро-ритм в диско-баре, руки вспотели: он явно переборщил, и наступал неотвратимый отходняк. Ихтеолус вновь матюкнулся, немедленно вывел из организма все, до этого введенное, позволил себе краткий барбитурово-героиновый отдых, опрокинув голову на спинку кресла, а через какое-то время уже бодро выходил из машины, вновь настроив серотонин и прочие, отвечающие за это вещества, на правильное, рабочее настроение. К нему приближался его коллега по имени Дондок.

— Что, передознулся, а?… Я видел, как ты летел.

Ихтеолус белозубо и слегка пристыженно, но с абсолютным достоинством, усмехнулся и ответил:

— Да вот... Люблю я это дело... Вот.

— Кто ж его не любит!… — засмеялся Дондок и укоризненно помахал перед Ихтеолусом пальчиком. — Может, потолкуем сегодня после работы? А? Я вчера почти всю ночь читал Хун-Цзы, у меня возникло новое...

— В обед! — мягко отрезал Ихтеолус, вспомнив, что после работы он договорился о встрече со своей любимой девушкой, которую звали Акула-Магда.

Потом они ехали в лифте, потом они шли пешком, потом входили в кабинет, потом здоровались с начальником. Начальник, которого все здесь называли Борисыч, пожал каждому руку и мягко взглянул в глаза.

«Опять наэкстазился, педик чертов!…» — подумал Ихтеолус, и тоже подобострастно ввел себе МДМА, попадая на это мгновение с Борисычем в столь желаемый тем сейчас резонанс. За такие тонкие вещи Борисыч буквально души не чаял в Ихтеолусе; в конце концов, именно из таких мелочей и складывалась карьера, так что...

Усевшись за рабочий стол, Ихтеолус с отвращением немедленно удалил из себя экстази, он и так уже перебрал сегодня со стимуляторами, надо бы расслабиться, расслабиться, а тут еще эта работа... Он тупо стал перекладывать бумажки, но работа явно не шла, Ихтеолус никак совершенно не мог ни на чем сосредоточиться.

«А!…» — мысленно махнул на все рукой Ихтеолус, ввел себе достаточно нормальную дозу героина, полностью снимающую все стимуляторные последствия, и, одновременно, дающую искомый, наплевательский настрой буквально на любое занятие, будь то хоть мытье полов, и радостно отдался трудовой деятельности, жадно вчитываясь в каждый документ, восторженно отвечая на любой телефонный звонок, и с истинным наслаждением читая любой поступающий факс.

И так вот — весело, восторженно, блаженно, и абсолютно — в самом наилучшем значении этого слова — безразлично и прошло все рабочее время вплоть до самого обеда.

Крякнув, Ихтеолус поднялся, вставая из-за стола, подмигнул зашедшей к ним зачем-то в отдел секретарше Светочке, заметил ее укоризненный взгляд, обращенный в его маленькие-маленькие зрачки, тут же втер себе атропина, прямо на ее глазах расширив их, так что они чуть не стали больше его глазных яблок, сконфуженно усмехнулся своей шутке и отправился на обед.

По пути его догнал Дондок, находящийся, очевидно, в степенно-умудренном состоянии какого-нибудь изощренного коктейля, на что он был признанным мастаком.

— Куда пойдем? В «Харакири»?

— В «Жопу» — ответил Ихтеолус.

— Нет... — задумчиво и даже слегка обиженно сказал Дондок. — В «Жопу» я сейчас не хочу... Пошли лучше в «Манду»... Она настроит нас на лад беседы, вдумчивой беседы, и ничто не будет нас от нее отвлекать...

— В «Манде» плохо кормят, — заявил Ихтеолус.

— Да, ты прав, дружище, ты как всегда прав... Тогда давай компромисс, пошли в самый обыкновенный «Ресторан», там и поедим, и выпьем и побеседуем.

— Пошли, — безучастно согласился Ихтеолус, все еще кайфуя от употребленного им в рабочее время героина.

В «Ресторане» было людно, играло пианино, сновали туда-сюда обстимулированные официанты. Ихтеолус вывел из себя героин, ввел небольшую дозу алкоголя в качестве аперитива и предложил Дондоку сделать то же самое, на что тот с радостью согласился.

Принесли заказанную еду, она была изысканна и вкусна.

— Коньячку? — предложил Дондок.

— Я — виски, — сказал Ихтеолус.

Они стали есть и напиваться, буквально до свинского состояния.

— Вот что я тебе скажу, приятель, — начал Дондок свой задушевный рассказ. — Я вчера, читая «Хун-Цзы», наткнулся на такую фразу: «Никогда лучшему не стать худшим, так же, как никогда лучшему не преодолеть худшего, так же, как никогда худшему не достичь лучшего, так же, как никогда лучшему не постичь худшего». Как ты, думаешь, что тут истинно имеется в виду? Мне интересно твое мнение.

— Я думаю, что, — немедленно откликнулся Ихтеолус, отпивая большой глоток виски и кладя себе в рот маленький кусок пиццы, — лучшее и худшее — вечные корреляты сущего, соперничающие друг с другом и дополняющие сами себя. И в процессе своего сотворчества они и творят все Бытие, и в этом смысле прав Хун-Цзы, утверждающий, что никогда... и так далее. Но только лишь вырвавшись за пределы любых коррелятов, вообще любой возможности творить, как таковой, если мы выйдем, как кто-то сказал, «за», то только тогда мы и постигнем... И... — отпив еще виски закончил Ихтеолус, — познаем. Да — и познаем.

— Вечные твои идеи, — произнес Дондок. — А я вот вчера подумал, что лучшее и худшее — это и есть истинное единство, утверждающее сущий порядок, и в этом смысле и прав Хун-Цзы, утверждающий, что никогда... И так далее. Но выйдя, хотя бы попробовав выйти, как ты сказал, что как кто-то сказал, «за», мы никогда не окажемся (опять прав Хун-Цзы!) вовне и где-то в подлинном познании, поскольку сам этот выход, эта попытка, этот прорыв изначально уже будет либо лучшим, либо худшим. А? Каково?…

— Не знаю... — опьянело промолвил Ихтеолус. — Надо поразмышлять.

— Так в чем же дело-то?… — обрадованно проговорил Дондок. — Помедитируем, а? Тем более, время уже...

— Давай, — махнул на него рукой Ихтеолус, доканчивая бутылку виски.

Они тут же вывели из своих тел и мозгов все мыслимые и немыслимые вещества и переключились на «нормальное состояние». Закрыв глаза, каждый настроился на что-то свое, и если Ихтеолус пытался запредельно не-бытийствовать, погружаясь в некую досотворенную абсолютность блаженного Ничто, то Дондок отчаянно сражался с двумя создающими Бытие сторонами, принимая то одну их сторону, то другую, и все более запутываясь в многообразии рождаемых ими форм, сущностей и миров. Наконец, Ихтеолус открыл глаза: «нормальное состояние» ему быстро наскучило. Он пусто огляделся.

— Аааааааммммммм... — громко произнес Дондок, втягивая свой торс внутрь ресторанного кресла.