Тайна двух океанов - Григорий Адамов

Каракатица отцепилась от скалы и, окутав себя чернильным облаком, попробовала спастись бегством. Это ей, однако, не удалось. Вероятно, слишком мало чернильной жидкости оставалось уже у нее в кармане, и облако поэтому получилось очень прозрачным.

Через минуту, когда оно растаяло, можно было видеть торопливое и яростное пиршество мурены.

Вдали, в зеленовато-синем сумраке, мелькнуло темное, длинное и гибкое, как хлыст, тело с острой щучьей головой. Широкая пасть была полна крючковатых зубов, на конце челюсти торчали два громадных, похожих на клыки зуба. Сверкнуло серебристое брюхо.

Мурена заметила опасность лишь в последний момент. Едва успела она поднять кверху голову с раскрытой пастью, как ее толстая круглая шея почти скрылась в широкой пасти пришельца. Барракуда — страшилище антильских вод, — словно молния, поразила мурену.

Извиваясь и свиваясь, как две стальные пружины, огромные рыбы клубком вращались, почти касаясь дна, вздымая тучи песка и ила. Во все стороны летели поднятые мощными струями воды шоколадные голотурии, похожие на огурцы с высокими мясистыми пупырышками; черные морские ежи, круглые, как хлебы, с растопыренными во все стороны длинными острыми иглами; желтые, зеленые, ярко-красные морские звезды, пятилучевые и многолучевые; офиуры с длинными, тонкими, как плети, лучами; разноцветные, покрытые слизью губки, «гигантские мокрицы», по двадцать-тридцать сантиметров в длину. Расползались задом наперед раки; торопливо, бочком, убегали крабы на высоких, как ходули, ножках, высоко неся свои толстые, мощные клешни. Рыбы разноцветным дождем летели подальше от этого страшного места.

Барракуда не выпускала мурену из своих как будто окаменевших челюстей. Она все глубже погружала свои ужасные зубы в тело жертвы. Наконец, с силой встряхнув мурену, она вырвала из ее толстой шеи огромный кусок мяса и мгновенно проглотила его. С глубокой раной, оставляя за собой широкую, расползающуюся полосу крови, мурена бросилась в бегство. Но с неуловимой стремительностью барракуда настигла и яростно принялась рвать и терзать свою добычу.

Павлик шел вслед за зоологом, поднимаясь по крутому склону подводной горы. Ему все мерещились длинные, острые зубы барракуды, ее широкая пасть, ее неподвижные круглые глаза, полные, казалось, холодной ярости. Он боязливо оглядывался по сторонам.

Его мягкие волосы, обычно гладко причесанные, с ровным боковым пробором, сейчас немного растрепались и слиплись от испарины. Большие серые глаза сделались круглыми. Тонкое, с острым подбородком лицо было бледно. Мелькавшие повсюду тени пугали его. Сгущенный зеленоватый сумрак расселин, гротов, провалов в нагромождении скал, колеблющиеся гирлянды водорослей, заросли морских лилий — все грозило неожиданным, страшным, беспощадным. Он едва волочил ноги. Его шаги поднимали со дна легкими серебристыми облачками белый коралловый песок. Он наступал на голотурии, мирно глотавшие ил, на морские звезды, медленно ползавшие по дну, на мраморно-белые мешковидные асцидии, лопавшиеся под его тяжелыми подошвами, на известковые трубочки червей, высунувших кверху свои перистые жабры с тончайшим ветвистым узором кровеносной системы…

— Ну вот, — сказал выступавший впереди зоолог, — карьера мурены кончилась в два счета. Из зубов барракуды редко кому удается спастись.

— А нам она… ничего не могла бы сделать, Арсен Давидович… если бы мы не спрятались в расселину? — слегка заикаясь, спросил Павлик.

Зоолог усмехнулся и по привычке поднял руку, чтобы погладить свою великолепную ассирийскую бороду, но рука прошлась только по гладкой металлической груди скафандра.

— Против наших скафандров бессильны зубы не только барракуды, но даже владыки подводных глубин — кашалота, — ответил он. — И я затащил тебя в расселину не потому, что боялся: мне просто не хотелось мешать актерам на сцене. Но и самому Скворешне я не советовал бы встретиться во время купания, в одних трусах, с барракудой. Это, пожалуй, самая страшная рыба, самый дерзкий хищник антильских вод.

Зоолог вдруг остановился, опустился на колени и, пристально всматриваясь во что-то на дне, позвал:

— Павлик! Замечательное зрелище! Иди сюда скорее, бичо!

Голос его в крохотном радиоприемнике, спрятанном в шлеме Павлика, звучал весело и возбужденно. Сквозь прозрачный шлем Павлику видна была большая бритая голова в таком же шлеме, крупный нос, мохнатые черные брови и ис-синя-черная блестящая борода, терявшаяся за воротником скафандра. Спереди каждого шлема сверкал серебром рефлектора небольшой, но мощный, как маленькое солнце, круглый выпуклый фонарь. Металлический, цвета вороненой стали, скафандр на спине и груди раздувался, делая маленького зоолога похожим на фантастического горбатого карлика. В этих горбах у него и у Павлика заключались небольшие, но огромной емкости электрические аккумуляторы, механизмы для движения, запасы кислорода. На гибком металлическом поясе висели кортик, еще один маленький переносный фонарь, топорик на длинной рукоятке, круглый сверток и что-то вроде длинного, плоского патронташа. Справа у пояса висел квадратный плоский ящичек с ручкой и коротким дулом, как у браунинга. К ручке ящичка тянулся из спинного горба гибкий резиновый шнур. На левой руке в металлическую манжету скафандра под прозрачными кружочками были вделаны три самых необходимых для подводных путешествий прибора — часы, компас и глубомер. Павлика поражала больше всего неожиданная гибкость этой металлической одежды. И теперь, когда зоолог без напряжения, легко и свободно нагнулся, стал на колени, поднял руку и поманил ею Павлика, мальчик не смог удержаться, чтобы не потрогать металлическими пальцами свою металлическую грудь. Это было чудесно и восхитительно, это вызывало чувство безопасности и спокойствия. «Даже зубы кашалота бессильны против наших скафандров», — повторил он слова зоолога и, уже совсем повеселевший, торопливо подошел к нему, слегка напрягаясь, чтобы преодолеть сопротивление воды.

Не спуская глаз с какого-то яркого пятна, медленно двигавшегося по дну, зоолог вытянул руку:

— Тихонько, Павлик! Не спугни их! Нагнись и смотри.

— Рак, Арсен Давидович! — сказал Павлик, присмотревшись. — Но почему он наполовину спрятался в какую-то раковину? И что это за цветок он несет на себе?

Несмотря на шестидесятиметровую глубину, Павлик прекрасно видел, что делается на дне и чем занят этот странный рак.

День над поверхностью океана, очевидно, был яркий, безоблачный. Время близилось к полудню. Тропическое солнце уже высоко поднялось. Его лучи с каждым часом пронизывали чистую прозрачную воду все более вертикально и потому меньше отражались ею и глубже проникали в нее. Белоснежный коралловый песок, устилавший дно, как прекрасный рефлектор возвращал воде доходивший до него солнечный свет.