Амнезия. Дневник потерявшего память - Натали Сомерс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сидя на кровати, я всматривался в то место, откуда несколько дней назад сняли рамку. Избавленный от присутствия Арно и Беатрисы, я пытался представить, что там могло висеть, и в голову приходили разные сценарии, один из которых, изображавший меня в роли тайного агента, казался самым невероятным, но и самым заманчивым. Может, там висела фотография с моей последней миссии. Варианты а-ля 007 очень привлекательны. Но ладно, этого не может быть.
Еще я представил, будто я кумир подростков, ведущий сумасбродный образ жизни. Однако живем мы в пригороде, в скромном домишке без бассейна и подобной роскоши. Так что и этот вариант не годится.
Короче, я по-прежнему теряюсь в догадках, что могло быть в этой рамке.
Рассматривая книжные полки, я достал наугад какую-то книгу. На обложке были нарисованы пенящиеся волны, набрасывающиеся на скалу с грозной крепостью на вершине, – книга так и притягивала к себе. Вверху я прочитал название, выведенное золотыми буквами: «Граф Монте-Кристо», и чуть ниже буквами поменьше – Александр Дюма.
Полагаю, я уже читал ее раньше, раз книга в моей библиотеке, но не мог вспомнить ни об одном злоключении бедняги Эдмона Дантеса. История мгновенно захватила меня, а когда я добрался до момента, где героя заточили в замке Иф, мне захотелось плакать. Правда. Только тебе об этом говорю. Никому больше. Стыд какой. Однако не думай, что я настолько чувствителен к бедам других. Конечно, не без этого. Но не только. Думаю, его приключения напомнили мою ситуацию.
Я тоже узник. А мой замок Иф – собственное тело. Собственная жизнь.
Только вот из этой тюрьмы никуда не деться.
Понедельник, 24 мая
Этот дневник дал мне доктор Люка́. Ну то есть записную книжку. А принес он ее в субботу вечером, когда зашел проведать меня.
– Возьми, – сказал он, протянув белый блокнот размером с приличную книгу, – мне его подарили на одном семинаре, но я слишком ленив, чтобы что-то записывать. Так что он валяется без дела в кабинете, и я решил, что тебе он будет нужнее. Сможешь вносить туда разные впечатления и ощущения. В твоей ситуации лишним не будет.
– Это точно, – мгновенно ответил я, – вдруг моя нынешняя память тоже решит уйти от меня, так хотя бы запасная останется.
Он рассмеялся.
– Точно, – подтвердил он, – вижу, ты понял принцип.
Этот дядька мне действительно нравится.
Едва он ушел, я открыл блокнот. Страницы были такими же белыми, как и обложка. Такими же пустыми, как моя память. Белизна прекрасна. Она чиста. Никаких тебе ошибок, помарок, пятен. Может случиться абсолютно все, как во времена сотворения мира.
С мгновение я колебался: может, так все и оставить? Не трогать неподвижную пустоту, отражающую мою жизнь: если ничего не буду делать, ничего не буду писать, то ничего не произойдет. Будто времени больше не существует. Мне уже удалось избавиться от прошлого, так что и без будущего как-нибудь проживу. Останется лишь настоящее: неуловимое, неосязаемое.
Да, искушение велико: ни тебе начала, ни конца.
Но что-то внутри меня восстало. Что-то крошечное, какой-то зуд. И чем больше я пытался об этом забыть, тем неприятней чесалось – любопытство, конечно же. Готов поспорить, пользы от этого жуткого чувства будет гораздо меньше, чем вреда, но ничего не мог поделать.
Тогда я взял ручку с надписью «антибиотики что-то там», которую доктор Люка́ оставил на моей тумбочке, и написал дату.
С тех пор я таскаюсь с дневником повсюду. Даже сейчас сижу в очереди, жду МРТ и пишу. Так можно убить двух зайцев: занять себя и избавить Беатрису от необходимости заводить беседу. Пусть себе спокойно листает модные журнальчики. Ее ноги элегантно скрещены, миндально-зеленый костюм безупречен, а макияж совершенен – прямо идеальная женщина на первый взгляд. Никто даже представить не может, что ей приходится мириться с амнезией сына, который обращается к ней по имени, поскольку просто не узнаёт. Пожалуй, ситуация не лишена пикантности. Обычно возникает вопрос, признае́т ли отец своего ребенка, а тут – признает ли ребенок собственных родителей.
Короче, вернемся к Беатрисе. Я настаивал, что буду ждать в одиночестве, но она наотрез отказалась.
– Ну Ромен, подумай только, что скажут люди?
Идеальная жена, идеальная мать.
Идеальная, но приставучая.
– Что ты там все строчишь в своем блокноте?
Я ответил, не отрываясь:
– Фигню всякую.
– Воспитанные люди не говорят «фигня».
Я снова ответил, не отрываясь:
– Э-э-э… Разные мысли.
– Какие такие мысли?
На этот раз я уже искренне надеялся, что меня вот-вот вызовут.
– О том, что чувствую.
– Как забавно! Надеюсь, это не превратится в привычку.
Я заметил, что ей очень досадно. Может, она даже волнуется. Похоже, если я хочу, чтобы личный дневник остался личным, лучше не оставлять его в гостиной…
Я ответил, лишь бы отвязаться от ее тяжелого взгляда:
– Так доктор порекомендовал.
– А, ну раз доктор, тогда…
В яблочко. Я только что изобрел магическое заклинание. Вместо «Абракадабры» и «Сезам, откройся» представляю вам «Так-доктор-порекомендовал».
Я уткнулся в дневник. Она уткнулась в журнал. Спасен.
Ожидание всегда кажется долгим, но я не против. Это единственное, что остается, когда ничего больше нет: ни планов, ни опозданий, ни давления.
Ну вот и все. Я прошел через эту дьявольскую машину. Укол, много шума и долгие минуты в одиночестве. Результаты мы узнали сразу: никаких черепно-мозговых травм. Хорошая новость? Плохая новость? Сам не знаю. Беатриса и доктор Люка́ выглядят довольными, однако я по-прежнему задаюсь вопросом, почему ничего не помню.
– Что касается моих рекомендаций, можешь вернуться в лицей уже завтра, – заявил врач.
Беатриса подпрыгнула.
– Думаете? Так рано, доктор? А это разумно?
Про себя я пожелал доктору удачи: мне совершенно не хотелось проводить дни напролет в компании Беатрисы или, того хуже, Арно. Несмотря на пугающую неизвестность, в лицее меня ждала хотя бы смена обстановки.
– Никаких медицинских противопоказаний у него нет, правда. А вернуться к обычному ритму жизни пойдет ему только на пользу.
Я слишком взрослый (или слишком молодой?), чтобы бросаться на шею людям, поэтому сдержался. Но очень хотелось.
В машине по дороге домой Беатриса снова завела пластинку: шишка на лбу еще не рассосалась, я по-прежнему в состоянии шока, лучше оставаться в покое, в любом случае мы уже думали о том, чтобы оставить тебя на второй год, так что…
Жизнь Ромена, сцена первая: главный герой – тупица.
Странно,
