В моих глазах – твоя погибель! - Елена Хабарова

Все домишки были окружены небольшими огородиками и садиками. Из фруктовых деревьев в них росли одни дикие яблони и груши. Есть крошечные яблочки и грушки можно было только перезрелыми, а то и примороженными, но зато как цвели эти деревья по весне! Чудилось, бело-розовые облака вот-вот поднимутся над оврагами и поплывут над городом, лелеемые амурскими ветрами. И нежнейший аромат их пересиливал гнилостную вонищу, постоянно источаемую водами Чердымовки и Плюнинки. Чистые горные речки давно уже стали сточными канавами для береговых жильцов. Даже когда речушки замерзали, на их лед высыпали мусор и золу из печей, сливали нечистоты, так что ребятне, которая очень любила кататься на санках и фанерках с замечательных естественных гор – овражных стен, – приходилось старательно маневрировать, чтобы не въехать в лужу помоев или гору мусора. Впрочем, зимы в Хабаровске стояли такие студёные, что всё это добро быстро замерзало, и только кое-где надо льдом курились темным парком зловонные промоины.

Хабаровчане, однако, ко всему этому привыкли и, не замечая неустройства и грязи, с удовольствием любовались овражными склонами, щедро украшенными как дикими одуванчиками, саранками, ирисами, так и садовыми георгинами, астрами, золотыми шарами да «хохлами» и «хохлушками», как здесь называли ярко-оранжевые бархатцы.

Чердымовка и Плюснинка протекали меж трех главных улиц города: имени Серышева, Карла Маркса и Ленина, которые тянулись на возвышениях строго параллельно друг другу. Благодаря трем этим улицам и двум речушкам какой-то острослов во времена незапамятные прозвал Хабаровск «три горы, две дыры». Впрочем, в те времена улица Серышева звалась Военной горой, Карла Маркса – Средней, а Ленина – Артиллерийской. И горы, и дыры были перечеркнуты другими улицами, также строго параллельными. Вообще то, что город строили военные, придало ему четкость и строгость линий и направлений. По диагонали можно было пройти куда угодно и здорово сократить путь, чем радостно пользовались горожане, а потому в Хабаровске было множество очень удобных проходных дворов.

Сюда, на улицу Запарина, дом 112, Морозовы (и Женя Васильева с ними) переехали всего два года назад. Большая часть их хабаровской жизни прошла на окраине города, на Базе Амурской флотилии[5], где Морозов служил в политчасти до тех пор, пока его не списали вчистую из-за постоянных приступов грудной жабы. Тамара всегда томилась на скучноватой Базе и мечтала жить в центре, где были два кинотеатра и аж три театра: Драмы, Юного зрителя и Музыкальной комедии, который горожане особенно любили. В центре имелись хорошие школы, не то что на Базе! А если честно, она страшно боялась, что Морозов, который жил от приступа к приступу, долго не протянет, а что тогда будет делать его вдова с двумя детьми (Женька хоть и не родная, но с ней тоже придется возиться, пока не начнет самостоятельно зарабатывать)? Из ведомственной квартиры их запросто выселят – и как быть тогда? Шалаш строить? Словом, Тамара исподволь внушала мужу, что довольно нажились они на Базе, пора и о семье подумать, и если нет никакой возможности вернуться в Москву, то пусть хоть квартиру добудет в центре.

Вообще Хабаровск был по большей части деревянный, ибо строительного лесу в тайге, как известно, руби сколько хочешь. Однако на улице Серышева, поблизости к штабу округа, понастроили красивых каменных домов, которые называли «генеральскими». Поселиться в этих пятиэтажных домах отставнику нечего было и мечтать, зато в одном из кэчевских[6] деревянных, на нескольких хозяев, по улице Запарина, как раз освободилась двухкомнатная квартира, вот ее Морозов и успел получить за полгода до смерти.

Еще когда они жили на Базе флотилии, Тамара сторонилась соседок: ей, жене помполита, было невместно дружить со скучными женами простых старшин, и она надеялась, что здесь, поблизости от штаба Округа и дома, в котором жил сам командующий (особняк находился по адресу Запарина, 118, то есть совсем рядом!), для нее найдется более интересное общество.

Но Тамару ждало разочарование. По соседству, тоже в квартире с окнами на улицу, жил школьный учитель труда Дергачёв, а с обратной стороны дома обитали две уборщицы-вдовы: Валентина Вечканова с великовозрастными дочерьми и Алевтина Герасимова, одинокая женщина, шестнадцатилетний сын которой содержался за кражу в колонии в поселке Юхта Амурской области. Все они получили квартиры в кэчевском доме еще до войны, да так тут и прижились, хотя Сергей Петрович Дергачёв работал в обычной школе, а Вечканова и Герасимова мыли полы отнюдь не в военных учреждениях. Дергачёв был еще ничего, потому что поглядывал Тамару с восхищением, а вот отношения с Вечкановой и Герасимовой не складывались: доходило до громогласных ссор и выяснений, кому нынче золотаря вызывать, чтобы уборные и общую выгребную яму чистить, и кто в прошлый раз водовозке недоплатил. В пылу ссор Герасимова однажды даже плюнула Тамаре на подол и пригрозила, если будет нос задирать, науськать на нее дружков сына, который содержался в колонии! Морозова в живых уже не было, заступиться некому, Тамара присмирела… Вот когда она вспомнила добрым словом смирных и скучных старшинских жен с Базы Амурской флотилии! Потом золотаря стала присылать КЭЧ, недалеко от дома установили аж три колонки, но отношения с соседками были уже испорчены.

Но, с другой стороны, жили Морозовы теперь почти в центре, всё оказалось под боком: и магазин «Военная книга» рядом со штабом округа, и продовольственные центральные магазины, и баня, а перейдешь деревянный щелястый мост над оврагом – и вот тебе кинотеатры «Гигант» и «Совкино», и Центральный универмаг с киоском «Мороженое», пристроенной к нему, и Большой гастроном! И до вожделенных театров рукой подать. Ну и, конечно, немаловажно, что по соседству, буквально в соседнем дворе, располагалась средняя школа номер 57, детям удобно.

Детям было не просто удобно – они сразу полюбили и школу, куда теперь ходили вместе (с началом нового года отменили раздельное для мальчиков и девочек обучение!), и улицу Запарина с ее разъезженными колеями, деревянными тротуарчиками и зарослями полыни, и новое жилье полюбили, и двор, в центре которого располагался огородик, а сбоку, на границе участков Морозовых и Дергачёвых, росла огромная и высоченная черная береза в два ствола. Стволы эти, разделяясь почти у комля, снова сходились ближе к вершинам, так что очень легко было забраться на самую вышину и не сидеть там, а стоять, упираясь ногами в оба ствола и оглядывая весь простор Вокзальной улицы, облака цветущих яблонь в оврагах и даже разлив Амура вместе с утесом, на котором красовалась изящная обзорная башенка, и даже левый берег с синими сопками! Ходили слухи, что вскоре военные (в Хабаровске почти всё строили военные!) начнут сооружать на берегу огромный стадион с футбольным полем, Дворцом спорта и даже открытым бассейном, – но пока что там лежала песчаная равнина, которую иногда, во время паводков, изрядно заливало. Отсюда, с березы, можно было любоваться несусветными закатами, когда небо над Амуром то золотилось, то зеленело, то алело, то уходило в густой багрянец, вот как сейчас. Скоро опустится волшебно-синий занавес глубокого вечера, украшенный первой, прозрачной как слеза, словно бы дрожащей от собственной смелости звездой…

Женя стояла на березе одна. Под березой на лавочке сидел одноклассник и «пожизненный поклонник» Вадик Скобликов, украдкой поглядывая наверх, под развевающуюся Женькину юбку. Но под юбкой у нее были надеты китайские шароварчики, так что Вадька задирал голову напрасно.

Саша со своим приятелем Васькой Ханыгиным и его братом Сережкой повел домой Джульбарса. Овчарку несколько дней назад они купили у этих самых Ханыгиных. Тамара после смерти Морозова стала бояться воров, особенно когда объявили очередную амнистию и в городе появилось довольно много бывших заключенных. За Джульбарса дали большие деньги, в которых нуждались Ханыгины, замышлявшие покупку трофейного «виллиса» у одного майора медслужбы из военного госпиталя. Однако и пес страшно тосковал, не пил, не ел, и хозяева сразу покаялись, что продали верного друга, поэтому братья Ханыгины нынче примчались, радостно вопя:

– Дома паника, мать в истерике, короче, вот ваши деньги, а Джульбарса я забираю.

Саша огорчился, тётя Тома (так Женя с детства называла мать Сашки) – тоже, а Женя только плечами пожала. Она с первого взгляда поняла, что этот пес у них не заживется!

– Жень, ты когда спустишься? – донесся снизу робкий голос Вадика.

– Никогда, – высокомерно ответила она. – А что? Надоело сидеть?

– Ага.

– Ну так и не сиди, – засмеялась Женька. – Тебя же никто не держит, правда? Я тебя вообще не звала! Чего пришел? Сколько раз говорила – отвяжись! Есть у тебя мужская гордость или нет?

Вопрос был сложный. Гордость, конечно, есть, но почему-то при виде Женьки она куда-то девается. Тает, будто это снежок, спрятанный в карман, а на дворе жарища. Вот как сейчас!