Ночь светла - Петер Штамм

Ночью после операции Джиллиан снились кошмары. Наутро она не вспомнила своих снов, но сохранила тревожное ощущение от каких-то ночных просторов, по которым движутся невидимые люди, друг к другу они не обращаются, но таинственным образом между собой связаны. Откроешь дверь – а за нею возникает новое пространство, отвернешься – пространство исчезнет.

Зеркала не было на том месте, где она его оставила. Врач, вошедший в палату, держал это зеркало в руке. Он еще раз подробно объяснил ей, как он действовал: извлек хрящ из реберной части и восстановил нос, взял кожный лоскут со лба и покрыл им новый нос.

– Пока что красоты никакой, – сказал он. – Вам пока трудно будет представить, как оно заживет, но, уверяю вас…

Она сказала, что хуже прежнего все равно быть не может.

– Я вами очень доволен, – заключил он.

– Почему? Я ведь ничего не делала.

– Вы вели себя мужественно.

Джиллиан казалось, что он пытается выиграть время. Она протянула руку. Врач, кивнув, положил зеркало на одеяло перед ней:

– Через три недели кожа прирастет настолько, что мы сумеем окончательно отделить ее ото лба. А через три месяца вернетесь к нам. Пока вам надо на некоторое время остаться тут. Но после второй операции вы в принципе сможете работать. Есть кому о вас позаботиться?

– Нет, – сказала Джиллиан, и тут же, повинуясь неожиданному импульсу: – То есть да, это не проблема.

Врач недоуменно пожал плечами:

– Главное – ни о чем не волнуйтесь. Все будет хорошо.

Дышать ей становилось труднее. Дотрагиваясь кончиком языка до верхней губы, она нащупывала пересохший бинт и ощущала вкус крови. Врач ушел. Она с опаской взяла в руки зеркало, лежавшее на одеяле.

После обеда позвонила отцу на работу. Наверное, рядом с ним кто-то находился – может, из мастерской, может, заказчик. Отец приглушал голос и, как она заметила, старался поскорее закончить разговор.

– Я хотел навестить тебя сегодня, – проговорил он. – Загляну ненадолго после работы.

– Лучше не надо, – сказала она в ответ.

– В самом деле? – рассеянно переспросил отец. – У тебя есть все, что нужно?

– Мне ничего не нужно, кроме покоя, – заявила Джиллиан. – Не надо меня навещать.

– Знаешь, дел по горло, – пожаловался он. – Перед отпуском все от меня чего-то хотят.

– Теперь это выглядит еще страшнее! – крикнула в трубку Джиллиан и неожиданно расплакалась.

Отец, вроде бы того и не заметив, сказал только, что такова часть лечения, ведь врач сам ему показывал снимки разных этапов курса.

– Послушай, это совсем не то, что у тебя в мастерской! Автомобиль всегда можно хоть как-то залатать.

– Много ты понимаешь, – улыбнулся отец. – У тебя все хорошо?

Она невольно рассмеялась:

– Да, у меня все хорошо.

– Заскочу к тебе на минутку сегодня вечером, – повторил он и повесил трубку.

Перспектива его прихода вгоняла Джиллиан в беспокойство. Да, можно представить, что однажды появится на свет человек с другим лицом, и этот человек – она сама. Но между нею и этой новой персоной связи так же мало, как между нею и той, кем она была до аварии. В театральном училище они то и дело примеряли на себя разные выражения лица и пробовали разные жесты, таким способом изображая и испытывая необходимые переживания. Опустишь уголки губ – и чувствуешь легкую, необъяснимую грусть; поднимешь уголки губ – и настроение тут же улучшается. Теперь, без лица, такое ей не удается. Любые чувства, будь то гнев, скорбь, успокоение – что угодно, испытать не удается. Даже чужие лица – медицинских сестер, например, или те, что в газетах, – теперь вдруг стали казаться ей искаженными или невыразительными.

Вечером отец, повесив пальто у двери, замешкался. Постоял, постоял, только потом подошел. Поглядел на нее, не произнося ни слова и крепко ухватившись за спинку кровати, затем нерешительно присел на стул рядом. Пока разговаривали, на нее не смотрел, только держал за руку. Говорил тише и неувереннее, чем во время последних своих визитов, и задержался не более чем на четверть часа.

После его ухода Джиллиан позвонила свекрови. К телефону долго никто не подходил. Наконец в трубке раздался запыхавшийся голос Маргрит. Услышав, кто на связи, она замолчала.

– Мне очень жаль… – сказала Джиллиан.

– Что ж теперь поделаешь, – ответила Маргрит.

И рассказала, как хоронили Маттиаса, как было красиво, и еще попросила Джиллиан подтвердить, что та не возражала бы против выбора музыки и ресторана, куда направились после похорон, и текста объявления о смерти, которое тут же и зачитала. И взялась перечислять всех, кто явился на похороны.

– Ладно, ладно, – перебила Джиллиан. – И так ясно, что ты все сделала правильно.

– Жаль, ты не могла там быть, – посетовала Маргрит.

– Да уж, – согласилась Джиллиан. – Как выйду из больницы, схожу на могилу.

Отношения с Маргрит были у нее куда лучше, чем с собственной матерью. Они еще немного поговорили, но вскоре Джиллиан призналась, что уже устала.

– Звони в любое время, – попрощалась Маргрит.

Джиллиан задавалась вопросом, что сказала бы Маргрит, что сказали бы родители, если б увидели фотографии. На миг испугалась, что мать могла найти снимки, когда заходила в квартиру, но тут же сообразила, что сунула конверт в свой письменный стол. Не глядя. Они – документальное свидетельство того вечера, о котором ей хотелось забыть. Но помнились и стыд, испытанный ею тогда, и собственное бегство. Одевалась, будто в трансе. Хуберт стоял у распахнутой двери. Впервые за весь вечер он по-настоящему ее рассматривал. Джиллиан схватила пленку, лежавшую на столе, и тут же ушла, причем никто из них не произнес ни слова. Побежала к станции. На платформе один-единственный мужчина. И смотрит на нее так, словно она все еще раздета, и вот тут она вдруг осознала, что попросту не вынесет поездки на электричке или на трамвае. Пошла по улице в сторону центра, сначала через какой-то промышленный район, потом через кварталы, где никогда еще не бывала. То и дело попадались ей группы костюмированных детишек, переходивших от одного дома к другому. Вели они себя поразительно смирно. Некоторые передвигались в сопровождении взрослых, но те держались в сторонке, когда дети звонили в двери и выпрашивали сладости. Джиллиан понадобился целый час, чтобы добраться наконец до дому и захлопнуть за собою дверь. Хорошо, что Маттиаса еще нет. Она могла бы засветить и уничтожить пленку, но поддалась абсурдному ощущению, что именно таким способом выпустит свои изображения на волю. Потому и спрятала пленку внутри письменного стола. Набрала горячую ванну, несколько раз с головой окунулась в воду.

Маттиас вернулся домой, когда она еще лежала в ванне. Слышно было, как захлопнулась входная дверь, и вскоре он вошел в ванную комнату, сел на краешек ванны. Позабавлялся с последними клочьями пены, плавающими на поверхности воды. Джиллиан очень хотелось остаться в одиночестве, но он стал рассказывать ей про заседание в редакции журнала. Она не слушала. Сидя в ванне, качнулась в сторону, потянулась за купальным халатом. Маттиас сам взял халат и, распахнув, держал для нее наготове. Она встала, повернувшись при этом к нему спиной. А когда вылезла из ванны, он обнял ее и поцеловал. Она же, выскользнув из объятий, схватила полотенце, чтобы вытереть волосы.

Со временем Джиллиан и вовсе забыла про эту пленку, а вспоминала только тогда, когда вдруг зачем-нибудь открывала ящик. Так ведь и не спросила Маттиаса, что ему понадобилось у нее в письменном столе. Может, шпионил за ней, может, искал какую-нибудь скрепку или почтовую марку. Знать бы, действительно ли тот лаборант, который проявлял пленку, сделал копии и для себя. Впрочем, какое ей дело. Той женщины, что на фотографиях, больше нет.

На следующее утро, вскоре после завтрака, в больницу явилась сотрудница полиции. Красивая, невысокого роста. Пожала Джиллиан руку и представилась:

– Мануэла Бауэр, кантональная полиция.

Вытащила ноутбук и маленький принтер. Джиллиан попыталась было сказать, что все равно ничего не помнит, но сотрудница возилась со своей техникой и не обратила внимания на протесты. Наконец, подготовившись, она уселась на стул возле кровати и застучала по клавиатуре. Перечислила Джиллиан ее права, специально отметив, что та не обязана давать показания против своего супруга и против самой себя.

– Это был несчастный случай, – сказала Джиллиан.

Но сотрудница полиции возразила: речь, мол, идет о нанесении тяжких телесных повреждений.

– Вы собираетесь его посадить, что ли? – не удержалась Джиллиан.

Сотрудница полиции пояснила, что покойному, разумеется, невозможно предъявить обвинение в совершенном преступлении, однако дело должно быть расследовано со всей тщательностью. Она подробно расспрашивала Джиллиан о вечере накануне аварии, выясняла, к кому они ездили в гости и кто еще там находился. Джиллиан задавалась вопросом, привлекут ли ее к ответственности, если она во всем признается. Она – тот единственный человек, кто знает всю правду, однако давать показания она ведь не обязана.