Путь Грифона - Сергей Максимов

– Какая такая оперативная обстановка? Мехлис для вас оперативная обстановка? Вы товарищу Сталину докладывали о своих действиях?

– Нет.

– А откуда товарищ Сталин знает?

– Я не знаю.

– Так узнайте! Только не нужно лгать. Вы не в те игры играете, Виктор Семёнович. Совсем не в те… И не на той стороне. Если будет хоть какая-то утечка информации, вас даже Берия не спасёт. «Кто такой Абакумов? – скажет. Не знаю никакого такого Абакумова!» Генерал, которого вы по недомыслию или по беспечности зацепили – генерал не простой. Очень не простой генерал. Агентурный псевдоним ему сам товарищ Сталин дал. Вы не знаете, под каким именем он по оперативным документам проходит?

– Нет.

– Вот и хорошо, что не знаете. Я сам знал и забыл. Приказали забыть. А я вам приказываю забыть об этом генерале. Что за нарушение приказа бывает – это-то вы, надеюсь, ещё помните? Что молчите?

– Знаю, – глухо ответил мощный и спортивный Абакумов. И внешне, и внутренне никогда не проявлявший излишней покорности, он вынужденно согласился.

Маховик нареканий и разносов, едва только тронутый в этот день Сталиным, продолжал крутиться.

– Сопли подотри! – спустя десять минут после разговора с замнаркома орал Абакумов на начальника отдела Литвинчука. – Мало того что постоять за себя не можешь, так работу наладить не можешь. Где Каблукова?

– Не знаю, – непроизвольно шмыгая разбитым носом, отвечал Литвинчук.

– А если она сейчас пишет где-нибудь, кто и как ей задачу ставил?

– Ольга – человек опытный. Её не так просто расколоть.

– А те, кто её похитили, – пионеры-тимуровцы? – продолжал кричать Абакумов. – Вон как тебя разделали. Показательно разделали. Ты хоть это-то понял?

Литвинчуку не оставалось ничего, кроме как молчать. Избили его действительно профессионально. Сломали по ребру с каждой стороны груди. Напинали по почкам. А главное, действительно превратили лицо в один сплошной синяк. Было ещё сотрясение мозга, из-за чего нестерпимо кружилась голова и сильно тошнило.

– Ты, помнится, рапорт подавал. На фронт просился, – заканчивал разговор начальник управления. – Считай, что рапорт удовлетворён. Завтра же на фронт, к ядрёной матери! Что делать с Каблучихой, когда объявится, – без тебя решать будем. Работнички…

Суровцев в сопровождении начальника внутренней тюрьмы НКВД быстро шёл по коридору. Охранник встретил их у дверей камеры. Звякнув связкой ключей, молча приставил правую ладонь к козырьку фуражки.

– Открывай, – приказал ему начальник.

– Есть, – коротко ответил охранник и, гремя ключами, принялся открывать дверь камеры.

Сергей Георгиевич отстранил его и сам резко распахнул дверь с окошечком для передачи пищи и глазком для наблюдения, которые зэки именуют «кормушкой» и «волчком».

На топчане с тонким матрасом, закутавшись с ногами в серое одеяло, неотрывно глядя на вход, сидела Ангелина. При его появлении она высвободила руки, молча протянула их к нему. Как завороженный, Суровцев смотрел и не мог оторвать глаз от тонкой седой пряди в её чёрных как смоль волосах. Бросился к жене. Распахнул одеяло. Будто не давая рассмотреть себя, она обняла его. Прижалась. Он подхватил её на руки. Встал. И без того миниатюрная и хрупкая, она показалась ему почти невесомой.

Сел на топчан. Чуть отстранил Ангелину от себя и с ужасом посмотрел на её ноги. Ступни были настолько распухшими, что, казалось, шерстяные серые носки на них сейчас лопнут от напряжения. Он оказался прав – её подвергли «стойке». Бросил взгляд на стол с нетронутой тюремной баландой. С женой на руках встал. Одной рукой сдвинул в сторону алюминиевую тарелку и кусок чёрного хлеба. Посадил её на стол. Снял с себя шинель. Расстелил на топчане. Положил Ангелину обратно на топчан. Запахнул полы шинели. Снова взял её на руки, как ребёнка, и быстро вышел из камеры.

Шёл по тюремному коридору, ничего не видя перед собой. Сзади с сапожками Ангелины в руке шлёпал начальник тюрьмы. Их бегом обогнал охранник, отправленный за личными вещами и шинелью женщины.

Точно налившись недоброй гигантской силой, Суровцев совсем не чувствовал веса тела жены. Возникло ощущение, что взрослая женщина превратилась в маленького ребёнка. А может быть, он сам за какие-то минуты стал другим. Нечто похожее он впервые испытал когда-то во время сабельной рубки под Самгородком. Тогда ему показалось, что только сама смерть и может его остановить. А от его сокрушительных сабельных ударов не было никакого спасения. Сейчас он постарался успокоиться. И это ему, кажется, удалось.

Под крупными, сырыми хлопьями снегопада влезали в салон автомобиля. Черепанов помог им разместиться на заднем сиденье. Принял из рук охранника шинель, шапку, ремень с портупеей и кобурой. Сложил впереди рядом с водительским местом. Забрал личное оружие Ангелины – маленький браунинг. Сунул пистолет в карман брюк.

Находясь на заднем сиденье, Сергей Георгиевич снова взял жену на руки. Она уже не плакала. Уткнувшись ему в шею, молчала. Молчал и он. И не было сейчас в мире столь необходимых при общении слов, которые могли им понадобиться. Ужас, боль и отчаяние, весь кошмарный сумбур последних дней в одночасье закончились. Само осознание только что пережитых ими событий заставляло молчать. И какая-то новая, невиданная прежде степень взаимопонимания уже вступила в свои права. Слова оказались не нужными ни для общения, ни для объяснения чего бы то ни было. Почти мгновенно между ними установилась та драгоценная взаимосвязь, которая в обычной жизни возникает между мужем и женой только через десятки лет совместной жизни. Да и то не всегда и не между всеми супругами.

Молчаливое понимание, установившееся между ним и женой, всё более и более вступало в свои права. Супруги вели непрекращающийся диалог, не произнеся вслух ни единого слова. Не давая сделать ей и шага, он отнёс её в ванную комнату. Понимая, какую непредсказуемую реакцию может вызвать появление у неё в волосах пронзительно-белой седой пряди, поставил жену перед зеркалом, но продолжал придерживать её обеими руками.

Ангелина посмотрела на своё отражение и в секунду поняла то, о чем он сейчас подумал. Спокойно, внешне почти равнодушно рассмотрела седые волосы у себя на голове. Грустно улыбнулась сначала его отражению в зеркале, затем, повернув голову, повторила невесёлую улыбку, глядя ему в глаза. Два взгляда и лёгкое объятие оказались равны длинному диалогу с многочисленными объяснениями и уточнениями с ненужными деталями.

Он помог ей раздеться. Взял на руки. Осторожно посадил в ванну. Сняв с себя китель, обнажившись по пояс, впервые в жизни принялся мыть другого человека. Само отношение к этому, казалось бы простому, житейскому акту, приобретало какой-то почти мистический смысл.

Не изведав в своей жизни отцовства, не имея даже малейшего представления о том, как купают детей, тем более девочек, он осторожно стал мылить ей голову. Аккуратно смывал душем с головы жены мыло, боясь его попадания в глаза. Провожая пенные струи до красивой груди и дальше вниз к животу ладонью, любовался её телом.

Чувство восхищения, перемешиваясь с чувством жалости, приобретало неожиданную остроту и яркость. Аккуратно, очень бережно, вымыл шею, плечи и руки любимой. Боясь оцарапать нежную кожу, с легким нажимом мылил ей спину. На линии талии остановился, как в замешательстве… Чарующая соразмерность и одновременно разница объёмов красивой женской фигуры вызвала у него приступ волнения. Волнения, которое он в себе безжалостно и беспощадно тут же подавил. «Сейчас не время и не место для любовных порывов», – твёрдо знал он. И, что самое удивительное, она опять без слов благодарно понимала его.

Растерянно замер, глядя на мыло в одной руке и на мочалку в другой, не зная, как поступить с грудью. Мыл одной рукой, нежно касаясь сосков, которые своими твёрдыми вершинками щекотали ладони. Осторожно поставил жену на израненные ноги. Заново намылил мочалку и теперь сзади и спереди мыл бёдра и голени стройных ног. Бережно вымыл опухшие до синевы ступни. Сначала одну, затем другую. Смыл и снова наполнил пеной свои руки. Одной рукой круговыми движениями мылил щетинки аккуратного, почти правильного чёрного треугольника на её теле. Пальцы его рук встретились на сокровенных лепестках между ног, вызвав у женщины безотчётное круговое движение бёдер. Ангелина вздрогнула, резко и глубоко вздохнула. И без того плоский живот втянулся. Плечи приподнялись вверх, и, казалось, красивая грудь сейчас взлетит.

Завернул её в свой халат, который казался на ней гигантским. Отнёс в постель. Отправился на кухню. Разогрел на электрической плитке банку перловой каши с мясом из продуктового пайка. Выложил горячие консервы в тарелку. С куском чёрного хлеба в одной руке и с тарелкой в другой вернулся в спальню.

Ему понравилось ухаживать за ней. Глупо улыбаясь и не стесняясь этого, он принялся её кормить. «Так, наверное, кормят любимых детей», – подумал он. Закончив это приятное занятие, поставил пустую тарелку на прикроватную тумбу.