Братва: Век свободы не видать - Евгений Монах

Выяснилось, что Эсэс всего несколько дней как откинулся с зоны. Именинник, можно сказать. Блюдя имидж радушного хозяина, я подал Петровичу знак, чтоб мигом соорудил праздничный стол, как и положено в таких торжественных случаях.

По задумчивому выражению моего лица ребята не сумели распознать истинного отношения шефа к гостю и, не сговариваясь, тут же уселись с обеих сторон Эсэса, надежно его заблокировав на всякий случай.

Наша теплая дружная компания уже благополучно «приговорила» пять бутылок — две водки и три шампани, а я все еще не узнал причин, приведших бывшего солагерника на порог моей скромной пивнушки.

Разговор за столом носил самый общий характер: побазарили децал о произошедших разительных изменениях жизни, как в колонии, так и на воле, вспомнили добрым словом ребят, продолжавших чалиться в зоне и мечтавших об объявленной скорой амнистии. Помянули по старой традиции тех знакомых бедолаг, которые уже ни о чем не мечтают и ничего не ждут — навеки успокоились их непутевые буйные головушки, по приговору областного суда «намазанные зеленкой». За разбой и мокруху уже расстрелянных то бишь.

Я спецом даже слабой попытки не делал подтолкнуть Эсэса в разговоре к основной теме — причине его нежданного визита вежливости. Пусть он сам без нажима и спокойно вскроет свои наверняка крапленные карты — зачем тут вдруг нарисовался и что, главное, хочет словить с этого.

Впрочем, я примерно догадывался, о чем пойдет речь, когда у гостя прелестное «Северное сияние» благополучно и окончательно смоет из мозгов осторожность, задавив привычную бдительность беспечными алкогольными парами. Судя по его раскрасневшейся физиономии и неестественно-ярко блестевшим глазам — ждать уже совсем недолго осталось. Самый децал.

— Киса, наполни-ка бокалы! Чего они у нас порожняком простаивают, как неродные? — мягко напомнил я подручному его обязанности виночерпия и повернулся к Эсэсу. — За что выпьем, браток? За твое условно-досрочное освобождение?

— Западло! — злобно ощерился Эсэс. — Четыре помиловки отправлять в Москву пришлось, пока, наконец, прошение «стрельнуло»! Годишник всего-то скостили, козлы столичные! Лучше давай выпьем за твой последний день в зоне. Думаю, Монах, ты его должен отлично помнить, хоть и пробежало времечко…

— Ладушки! — легко согласился я, внимательно вглядываясь в настороженно прищуренные серо-стальные глаза гостя. — Можно и за это стаканчик приговорить. Или два, если пожелаешь.

Конечно, тот последний день в памяти держался очень хорошо. Даже лучше, чем хотелось бы. И на то были довольно-таки веские, надо признать, причины…

Столь нетерпеливо ожидаемое мною все тринадцать лет строгой изоляции знаменательное календарное число приблизилось вплотную до осязаемости — завтра по утряне покину, наконец, ИТК-2, этот надоевший до полного отвращения квадратный километр, заколюченный спиралью Бруно и с караульными вышками по периметру. Даже почему-то не верилось, что желанная цель — свобода — так реальна и близка. Обычное, впрочем, дело: когда долго ждешь и хочешь чего-то, то, получая, панически боишься, что это вдруг окажется всего лишь приятным обманом-сновидением, имеющим отношение к действительности так же, как экватор к Северному полюсу. Такова человеческая психика, ничего не поделаешь. Против законов природы не попрешь, как известно. Хотя я — если до донышка откровенно — вообще никаких законов стараюсь не признавать всерьез. По моему твердо устоявшемуся мнению, любые правила и даже простые привычки являются натуральными кандалами, нагло ограничивающими свободу личности.

К счастью, полностью окунать мозги в пакостно-нервозное состояние у меня времени не имелось — предстояла целая куча неотложных дел.

Во-первых, нужно было выцепить в промзоне прапорщика Князя, твердо обещавшего мне обеспечить сорокаградусным горючим прощальную вечеринку с братвой, а во-вторых, как-то решить, наконец, давно перезревший проблемный вопрос с Кучером, который все последние дни составлял главную мою головную боль.

Взглянув на висящие на стене вещкаптерки электронные часы, я просек, что дальше нежиться в постели, занимаясь размышлизмами, — неоправданная роскошь. Время уже за полдень перевалило.

Собственного шконаря у меня, чисто по-спартански, не было, и кроватью служили два десятка матрацев, сложенных у стены друг на дружку. Довольно удобное и мягкое ложе, надо отметить. А главное, по-домашнему теплое и уютное, так как постоянно напоминало лучезарно-беззаботное детство, неразрывно связанное в моем сознании с любимыми чудесными историями Андерсена. Сказку «Принцесса на горошине» имею в виду. Конечно, ватные тюремные матрацы очень мало походили на аристократичные пуховые перины, но ведь я человек с богатым творческим воображением, как-никак.

Откинув одеяло из натуральной верблюжьей шерсти, я скатился со своей верхотуры и растолкал дрыхнувшего на деревянной скамье в углу склада Гришку, служившего у меня шнырем. Много в свое время личных нервов, кстати, пришлось израсходовать в режимно-оперативной части, пока сумел добиться от ментов разрешения ночевать шнырю в вещкаптерке, а не в отряде. Зато Гришуня был сейчас всегда под рукой и проблем типа «принеси-подай» у меня уже не существовало. Живи и давай жить другим, как говорится.

Запостоянку затюканный в отряде мужиками из-за своей поголовно всеми презираемой 117-й статьи — изнасилование, — Гришка был мне благодарен и в работе шныря старательно исполнителен. Не зря хитромудрая администрация колонии и хозобслугу набирает в основном зашуганных насильников и извращенцев — совершенно безропотные и угодливые они животинки, одинаково чужие в лагере как для «черной», так и для «красной» масти зоновского контингента.

— Гришка, раскрой зенки-то, сонная тетеря! Я в промзону поканал, тебя за хозяина здесь оставляю. Если этап из СИЗО вдруг нарисуется — переоденешь в робы мужиков, постельное белье и матрацы выдашь. Усек?

— Все будет путем, Монах. Не о чем беспокоиться, — широко зевнул Гришка, культурно прикрывая пасть ладонью. — Больше поручений нема?

— Вагон с тележкой! — успокоил я шныря. — Возьми в спецчасти мой обходной лист и мухой собери все нужные легавым бюрократам подписи. Не стану же я лично сам этой трехомудией-формалистикой заниматься! Потом выстирай с шампунью мое верблюжье одеяло и повесь на солнышке. К утру должно высохнуть — головой отвечаешь!

— С собой его на свободу поволокешь? — удивился шнырь.

— Естественно. Я здесь и так лучшие свои года оставил. Еще и любимое одеяло зоне дарить — явный перебор. По складу характера я филантроп, но не до такой же идиотской степени, в натуре!

Наскоряк одевшись, но по старому известному суеверию даже не умывшись, чтоб не сглазить ответственный день, я направился к выходу из своего полуподвального вещевого склада. На пороге слегка подтрунил над шнырем, обернувшись:

— Не раньше чем через полчаса вернусь. Так что тебе вполне хватит времени и на то, чтоб надраить здесь все до зеркального блеска, и хавку на завтрак сварганить. Полдюжины яиц с салом мне за глаза хватит. Ты ж в курсе, как я неприхотлив и скромен в еде. До полного, можно сказать, аскетизма!

Вдоволь налюбовавшись на Гришкину мордаху с глазами-блюдцами, я вышел в локалку — внутренний дворик, охваченный со всех сторон железным решетчатым забором, по верху которого была натянута колючая «спираль Бруно», хитро-подлое узковедомственное изобретение — если зацепился, то каюк — чем сильнее пытаешься освободиться, тем больше запутываешься. Хотя, надо быть объективно справедливым и отметить, что придумали эту штуку не в России, а в Германии. Мы же лишь переняли импортный опыт, по достоинству оценив огромные преимущества самозатягивающейся спирали перед малоэффективной колючей проволокой.

Вахтер издали узрел меня из своей прозрачной будки и предупредительно нажал кнопку пульта, не дожидаясь, когда я включу фонарь вызова над воротами.

Клацнул электрозамок, и дверь локалки открылась, выпуская меня на зоновский плац. На нем ежеутренне и ежевечерне проходят общие построения отрядов на проверку-перекличку осужденных. Лично я, к слову, от проверок администрацией исправительного учреждения был освобожден как зек, заслуживающий доверия. Уже лет десять пользуюсь этой приятной привилегией. Правда, приходится регулярно материально «подогревать» и режимников, и оперов, чтоб не потерять в одночасье пресловутое «доверие». Ну да с завтрашнего дня отделаюсь, наконец, от этих хапуг-вымогателей в погонах. Как выразился великий русский поэт арабского происхождения: «Свобода вас встретит радостно у входа, и братья меч вам отдадут». Ничто не меняется, видать, в подлунном мире: меня тоже встретят братья — братишки точнее, да и меч, наверно, подгонят. Но только в ногу с современностью — в виде автомата Калашникова или скорострельного «АПСа». Выходит, кое-какой прогресс со времен Пушкина все же наблюдается, надо признать.