«Упрямец» и другие рассказы - Орлин Василев

был мальчонка единственным его внуком, единственным, кто остался ему после убитого сына, но только этой ночью он почувствовал безудержную жалость и страх за ребенка. Только сейчас, когда пришло время расставаться, он вдруг обеспокоился, что делает с мальчиком что-то такое, чего никогда не допустил бы его сын, доведись ему самому заботиться о парнишке.

Старик судорожно глотнул раз и другой — справился с охватившей его тревогой.

— Вот, сынок, этот человек будет твоим хозяином, ты ему в лавке будешь помогать, слушаться во всем, в рот ему смотреть. Держись за него, и не придется тебе больше просяной хлеб есть.

— Будет слушаться, — хрипло сказал Дончо. — Чего уж там, вон какой здоровый парень.

Торговец поднялся со своего широкого, вращающегося, как в парикмахерской, стула, подошел к мальчику и ощупал его плечи. Потом даже повертел его перед собой.

— Силенка есть! — заключил он, довольный осмотром.

Старик вспомнил, что точно так же Дончо ощупывал когда-то скот, скупая его по деревням для своего тестя.

— Наш мальчик хороший, слушать тебя будет, можно сказать, как большой. И смирный — словечка поперек не скажет. Пора уж ему самому зарабатывать, а то у нас в селе…

— Идем со мной, — прервал старика Дончо и с неожиданным для его полноты проворством вошел в склад, повернувшись боком, чтобы протолкнуть свой живот в стеклянную дверку.

Дончо нарочно прикидывался более строгим и хмурым, чем был на самом деле. А то дай старику волю — того и гляди спросит, сколько будут платить его внуку, или еще чего доброго догадается попросить каких-нибудь товаров из лавки в счет будущего жалованья внука. Надо было поскорей его спровадить.

Половина склада напротив конторы была завалена глыбами синеватой каменной соли. Дончо остановился возле кучи, протянул руку и сам достал один кусок средней величины.

— На вот, — проткнул он его старику. — Возьми для коров. Можешь не платить. Бери и не задерживай меня, я сегодня очень занят. Столько дела — голова кругом идет. Сто тридцать тысяч левов по векселям платить надо — сегодня сроки истекают.

— Ай-яй-яй! — старик удивленно поднял седые брови, но по глазам его было видно, что думает он о другом.

Дома, гоняя овец, старик по сто раз на день прикидывал, как он заговорит зубы Дончо, чтоб обязательно вытянуть для мальчика жалованье побольше. Он даже намеревался не отступаться от своего, если придется спорить и торговаться… И он думал, что не уйдет, пока не увидит, где Цанко будет жить, как и с кем его будут кормить, — ведь он мальчику вместо отца. И квартиру его он должен посмотреть, и сам устроить мальчонку на новом месте, и побыть с ним часок-другой, пока он не пообвыкнет…

И вот пожалуйста: Дончо заспешил, протиснулся в свою контору, и подбородки его снова нависли складками над бухгалтерской книгой.

— Сто тридцать тысяч… Это деньги!.. Где уж ему о моих делишках думать…

Все же старик положил на землю соль и, стараясь не шуметь, подошел к стеклянной двери.

— Я здесь того… одежонка у мальчика есть. Где бы ее оставить, а?

— Неси сюда, — небрежно ответил Дончо, и довольная усмешка скользнула по его мясистым щекам.

Знал он этих скрытных, хитрющих мужиков: говорит тебе одно, а на уме совсем другое… Хватит с мальчишки и того, что здесь его научат, как держать себя с людьми. Он и сам с этого начинал…

Старик отправился за вещами.

Цанко не посмел пойти вместе с дедом. Он стоял, словно окаменев, перед кучей соли и все еще держал в руках свою шапчонку. Во рту у него пересохло, зато на глаза то и дело наворачивались слезы. Цанко мигал, чтобы согнать их, и рассматривал склад.

Ящики с керосиновыми бидонами и какими-то неведомыми товарами стояли рядами, похожие на высеченные из скалы, обтесанные каменные глыбы. Одной из стен совсем не было видно за прислоненными к ней снопами плоских и круглых железных прутьев, а с другой стороны до самого потолка поднималась гора туго набитых, перевязанных пенькой мешков. В двух местах были оставлены проходы, зиявшие, словно лазы в пещеру. Что скрывалось в ее глубине — разглядеть было нельзя. Только в одном месте сквозь еле заметную щель в ставнях пробивалась тонкая светлая струйка, но мрак впитывал в себя и ее.

Мальчик стал принюхиваться к воздуху склада, потому что и в густом запахе черного перца и мыла, керосина, дегтя и сырости от только что политого пола было заключено что-то незнакомое и таинственное. А внутри пещеры кто-то постукивал, передвигал там ящики или бог знает что еще…

Цанко так увлекся, что вздрогнул от испуга, когда из темного закоулка между мешками появился высокий мужчина с мешком вместо фартука, в разодранной на плечах синей блузе.

Мужчина остановился, посмотрел на мальчика и добродушно улыбнулся ему:

— Здравствуй, товарищ!

Затем нагнулся, поднял ящик, от тяжести которого у него на руках вздулись жилы, и исчез в соседней пещере.

Мальчик удивленно заморгал ему вслед: слишком уж необыкновенным показалось Цанко, что в такой темноте живет человек. Да еще и улыбается…

Мужчина с мешком давно скрылся, но его улыбка, казалось, робко перепорхнула на лицо Цанко.

4

Старик принес торбочку с вещами мальчика и стал у дверей склада, поглядывая сквозь стекла конторы.

Как бы это так сделать, чтоб выпросить те две штуки ситца, про которые наказывала сноха? Ведь у старика ни одной целой рубахи не осталось…

Но страшные слова о тысячных платежах по векселям и озабоченная физиономия Дончо сдерживали его, стояли перед ним как стена.

«Эх, все равно ничего не выйдет, пойти хоть соль взять!» — подумал он и махнул безнадежно рукой, как будто проговорил это вслух.

Но тут глаза его встретили полный тяжелого отчаянья взгляд мальчика.

Старик подошел к куску соли, нагнулся и стал ощупывать, словно примериваясь, сможет ли он его поднять. А на самом деле он просто не решался взять его. Ему было совестно. Внук-то ведь смышленый, чего доброго подумает, что дед променял его на кусок соли — потому и оставляет теперь чужим людям… Может, лучше забрать мальчика, а там будь что будет?