Вечерня - Эд Макбейн

Харборсайд-Лейн, где находился дом, принадлежавший Мэрилин, был расположен на территории 87-го участка — район, конечно, не столь привлекательный, как Сильвермайн-Овал, но соседство было довольно милым, по крайней мере, если сравнивать с остальной частью участка. Дом 1211 стоял в ряду зданий, построенных из коричневого кирпича, изукрашенных на недоступной высоте надписями, сделанными распылителем. Стальные ворота в правой части здания охраняли въезд во двор, ведущий к гаражу, стоявшему примерно в пятидесяти футах от мостовой. Окна цокольного и первого этажей были забраны решетками, колючая проволока с крыши перекрывала второй этаж. На табличке рядом с кнопкой звонка красовались два имени: «М. Холлис и X. Уиллис».

Уиллис заплатил водителю, добавив великолепные чаевые: это была такая ночь! Мэрилин отпирала переднюю дверь, когда машина была уже у поворота. Она повернула за угол и исчезла из виду, шум двигателя постепенно слабел, слабел и совсем затих. На мгновение улица, маленький парк через дорогу погрузились в тишину. Уиллис глубоко вздохнул и посмотрел на небо. Над головой мерцали звезды. Ночь Пиноккио. Он уже ждал, что сейчас Джимми Крикет вприпрыжку подойдет к ним по тротуару.

— Хэл?

Он обернулся.

— Ты идешь?

— Как красиво! — сказал он.

Позже он вспомнит, что это были последние слова, которые он произнес перед тем, как зазвонил телефон. Последние слова перед началом ужаса.

Он вошел в дом, захлопнул дверь и запер ее на замок. Прихожая и гостиная были отделаны красным деревом. Старые мощные деревянные балки тянулись под потолком. Мэрилин стала расстегивать блузку, поднимаясь на второй этаж по лестнице с ореховыми перилами. Уиллис пересекал гостиную, развязывая галстук и расстегивая верхнюю пуговицу своей сорочки, когда вдруг зазвонил телефон.

Он машинально взглянул на часы, подошел к телефону, стоявшему на столике, и снял трубку.

— Алло, — сказал он.

Легкое колебание на том конце линии.

Мужской голос произнес:

— Perdoneme, senor.[5]

И послышался сухой щелчок.

«Алтарь» был обнажен.

«Алтарем» служила двадцатисемилетняя женщина, лежавшая на спине на возвышенном ложе. Оно было покрыто черным вельветом и по форме напоминало трапецию. Голова ее покоилась на суженном краю этой геометрической фигуры, ее длинные светлые волосы ниспадали на подушку из черного шелка. Белое на черном, ее ноги были раздвинуты и свешивались с основания трапеции, руки вытянуты вдоль тела, глаза закрыты.

Между обнаженных грудей лежал массивный серебряный диск на тяжелой цепочке из того же металла с рельефным изображением священного знака Бафомета, черного козла. Такая же картина висела позади женщины на стене; в центре и в пяти лучах перевернутой пентаграммы виднелись рога, уши, морда и борода.

Дым от факелов, украшавших этот дьявольский символ, поднимался к сводчатому потолку ныне заброшенной церкви. Дым от свечей, зажатых в руках женщины-«алтаря», воспарял к старым деревянным балкам, которые столько лет пересекались над алтарем мраморным, а не созданным из плоти.

Месса началась ровно в полночь.

Сейчас, когда был уже час ночи, священник стоял между раздвинутых ног «алтаря» спиной к женщине и лицом к своей возбужденной пастве. На нем было черное платье с расшитыми черными шелковыми нитками сосновыми шишками, которые в совокупности образовывали контур фаллоса. По обеим сторонам платья шли разрезы до пояса, приоткрывавшие мускулистые ноги и бедра священника. Здесь собрались отпраздновать день изгнания. Двадцать минут назад во время части канона они разделили между собой содержимое серебряной чаши, которую поднес священник. Сегодня в чаше было не обычное темно-красное вино, символизирующее кровь Христову, а нечто другое, именуемое экстази, — сильнодействующий галлюциногенный наркотик. Капсула экстази стоила двадцать долларов. Сегодня ночью здесь собрались, по меньшей мере, двести человек, в большинстве своем молодежь, и каждый проглотил по капсуле тотчас после завершения третьей части мессы. Целуя женщину-«алтарь», ее гениталии, священник декламировал вечные слова: «Сатана — владыка храма, хозяин мира, он приносит мне радостную новость, восхвалим сатану, приветствуем сатану!» И все воскликнули: «Приветствуем сатану!», а девочка-прислужница, подойдя к «алтарю», отдала свои одежды священнику, оставшись обнаженной. Мальчик-прислужник подставил серебряную чашу, чтобы собрать ее мочу; и священник, погрузив в чашу фаллосообразное кропило, стал кропить свою паству мочой ребенка. Если ты жаждешь, приди к владыке-сатане, если ты хочешь разделить влагу жизни, хозяин ада даст ее тебе. И он передал в толпу другую чашу — с капсулами экстази, кое-кто запивал капсулы густым красным вином, которое разносили дьякон и один из его помощников, шестьдесят один человек умножить на двадцать баксов получается тысяча двести с мелочью.

Справа от «алтаря» сейчас стояла девочка-прислужница.

Симпатичная маленькая блондинка, всего лишь восьми лет от роду, ее мать сегодня вечером служила «алтарем». Девочка уже одета во все черное, как и ее отец, сидевший среди других, опьяневших прихожан и испытывающий непомерную гордость от того, какие важнейшие роли в сегодняшнем ритуале играли его жена и дочь. Мальчику-прислужнику было только семь. Он стоял слева от женщины-«алтаря» и широко раскрытыми глазами смотрел на светлый пучок над местом соединения ее ног. Священник уже готовился приступить к пятой и последней части мессы, именуемой «отречением», особенно важной сегодня, поскольку 24 мая христиане праздновали Вознесение — день, когда, согласно их верованиям, тело Иисуса Христа вознеслось на Небеса. Но здесь, в этих стенах такое событие отмечалось как изгнание Иисуса из ада.

Священник держал хлебец церковного причастия, освященный в церкви в другой части города и украденный оттуда во время утренней мессы одной из поклонниц дьявола; чтоб уберечь хлебец от возможного попадания ее слюны, ей заранее помазали рот квасцами. Он зажал хлебец большим и указательным пальцами левой руки, насмешливо поклонился ему и произнес: «Я показываю тебе тело Иисуса Христа, забвенная, претендующая на трон сатаны, монарха рабов, искусителя баловней судьбы, бредущих, спотыкаясь, на вечные муки!» Он повернулся лицом к женщине-«алтарю» и спиной к сообщникам, поднятой правой рукой изобразил рога, левой рукой протянул хлебец к символу козла на стене.

— Поприветствуем сатану! — воскликнул он.

— Приветствуем тебя, сатана! — ответила толпа.

— Восхвалим эти великолепные груди, которые кормили тело Иисуса, — насмешливо сказал он и коснулся хлебцем вначале правого, а затем левого соска. Встав на колени меж ее ног, он положил руку с хлебцем на холмик Венеры и произнес с ухмылкой: — Да будет благословенно это щедрое лоно, давшее жизнь телу Иисусову, — и совершил причастие над губами ее вагины.

Вот теперь изгнание началось всерьез.

Подняв полы своего платья и завязав их на поясе черными шелковыми шнурками, он намочил пальцы правой руки и провел ими по головке восставшего пениса.

— Иисус Христос, посланец Смерти, я приношу тебя в жертву червям и личинкам… — изрек он, прикасаясь хлебцем к влажной головке своего пениса и оскверняя причастие, и приблизился к раздвинутым ногам «алтаря»; мальчик-прислужник взирал на происходящее с восторгом и волнением.

— Бросаю тебя к скорпиону и змее… — продолжал священник, вплотную подойдя к женщине-«алтарю», готовой принять его. — Покажу тебе шторм и дикую борьбу, уморю тебя голодом и развратом, сожгу в вечном огне, призову на тебя бесконечную смерть до скончания века и вознагражу тебя неиссякаемой яростью хозяина нашего сатаны!

— Здравствуй, сатана! — возгласили псаломщики. — Поприветствуем сатану!

Бросившись на «алтарь», вонзившись в женщину, введя в нее хлебец и пенис, священник воскликнул:

— Я вновь схожу и восхожу навсегда, говорит повелитель ада. Моя плоть — ваша плоть…

— Моя плоть — твоя плоть, — прошептала женщина.

— Моя плоть — наша плоть…

— Твоя плоть — наша плоть, — распевали присутствующие.

— Во плоти поищем славу сатане!

— Во плоти ищите славу сатане!

— В похоти познаем доброту сатаны!

— В похоти познайте доброту сатаны!

— Во плоти и похоти восславим сатану!

— Во плоти и похоти мы славим имя сатаны!

— Благословен будь, сатана!

— Благословен будь, сатана!

— Приветствуем тебя, сатана!

— Да здравствует сатана!

Все это происходило в четырех кварталах от того места, где полицейские очертили меловой контур тела отца Майкла на забрызганных кровью камнях в маленьком церковном садике.

Глава 2

Двое мужчин говорили между собой только на испанском.