Мертвая зона. Города-призраки: записки Сталкера - Лиля Гурьянова

Ребята рассмеялись.

– Да, с непривычки здесь страшно бывает, – кивнул Шикаренко. – Ощущение такое, что город – это живое существо, которое следит за каждым твоим шагом. Так?

– Так, – откликнулся Витька. – А он… Он какой, город?

– Не бойся, своих не тронет, – успокоил Шинкаренко.

– А чужих?

– С чужими тут может всякое случиться. Только откуда им здесь взяться-то – чужим? Сам видел, запросто на экскурсию сюда не приедешь.

Мы разделись и пошли купаться. Бассейн был большой, пустой, гулкий. Ребята включили музыку, и мы постепенно развеселились. Мы плавали и ныряли, прыгали с вышки, с разбегу бросались в прохладную воду. Потом вылезали и пили горячий кофе, после снова ныряли…

– Эх, хорошо, – жизнерадостно провозгласил Витька, в очередной раз выныривая из глубины вод. – Хор-р-рошо!

– Просто здорово, – усмехнулся вынырнувший рядом Шинкаренко. – А теперь вспомни, что ты находишься за колючей проволокой и вокруг – на сотни километров – нет ни одной живой души, кроме нас. Здесь все умерло…

Я как-то истерично вскрикнула и захлебнулась. Вода показалась вдруг горькой, а наступившая в бассейне тишина – зловещей, пугающей.

– Ладно, – рассмеялся довольный произведенным впечатлением Шинкаренко, – Вылезаем. Кстати, рано еще, детское время… Хотите на экскурсию в Рыжий лес съездить?

– А там что? – с туристическим азартом поинтересовалась я.

– После взрыва очень сильное радиационное облако прошло через этот лесок, и он за сутки пожелтел, хотя был май на дворе. Потом лес превратился в сухостой, но название так и осталось – Рыжий. Там теперь такое место… любопытное, – Шинкаренко помолчал, подбирая слова. – Ну, «водит», морочит… обманное место. И ощущения такие… Не объяснишь, надо самому побывать. Поедем?

– Поехали! – с готовностью согласились мы.

Рыжий лес

Мы оделись и вышли на улицу. Шурик, Салмыгин и Самотесов остались купаться: Рыжий лес они сто раз видели и ехать туда ночью не пожелали.

– А на чем поедем-то? – спохватился Витька. – У нас нет машины.

– Машины нет, – согласился Шинкаренко. – А во-он там, через улицу, у меня БРДМ припаркован, на нем и поедем.

Мы бодро прошагали до нужного места. БРДМ действительно стоял у обочины.

– Сверху, на броню садитесь! – велел Шинкаренко, – Внутри жарко.

С этими словами он ловко скользнул внутрь машины, которая через минуту заворчала, готовясь отправиться в путь. Мы уселись. Тронулись с места. Прокатили по городу, выехали к КПП.

– Куда путь держим? – флегматично поинтересовался все тот же дежурный солдатик у ворот.

– Твое какое дело? – жестко отозвался Шинкаренко. – Служи себе, солдат! Давай, открывай ворота! Чужие здесь не ходят, сам знаешь.

Солдатик молча открыл ворота и даже зачем-то честь отдал, втянувшись по стойке «Смирно».

– Вот-вот, молодец, – пробурчал Шинкаренко, снова залезая в кабину. – И молчи побольше, целее будешь.

– Есть молчать побольше! – гаркнул нам вслед солдатик.

– Круто тут у них, – поделилась я впечатлениями с Витькой.

– Зона, – пожал плечами приятель. – Свои законы. Нам не понять…

Рыжий лес оказался обыкновенным сухостоем. Но было в нем и необычное: невысокие мертвые деревья светились в темноте странным голубоватым светом.

– Слезайте, бойцы невидимого фронта, – позвал нас Шинкаренко из голубого сумрака. – Примем по сто грамм фронтовых.

Мы слезли на землю и покорно приняли протянутые стаканчики. Вероятно, здесь было принято регулярно принимать по сто «фронтовых» – чтобы не было муторно на душе. Во всяком случае, за первый день в Зоне мы уже выпили столько, сколько выпили бы за месяц на «чистой» земле. Правда, хмель здесь не брал, как-то выветривался сразу, голова оставалась совершенно ясной.

– Ну, здоровья для! – провозгласил Шинкаренко. – Чтоб радиация не брала. Кстати, дозиметры-то включите.

Мы включили дозиметры на поясе, и они дружно взвыли непрерывным, душераздирающим визгом.

– Прыгать? – неуверенно предположил Витька, помня инструкции.

– Че здесь прыгать-то? – флегматично возразил Шинкаренко. – Рыжий лес кругом. Все «грязно», не упрыгаешь. Страшно?

– Не очень, – покачал головой Витька.

– Ну и ладно, – кивнул наш проводник. – Тогда выключите их к едрене фене. Это я так – попугать хотел немного. Если бы струсили…

Что было бы, если бы мы струсили, он не договорил, а мы расспрашивать не стали.

– Ну, кто самый смелый? – спросил Шинкаренко. – Кто хочет пойти погулять по Рыжему лесу?

– Я пойду! – неожиданно для себя заявила я.

– Иди, – кивнул Володя. – Вот так все прямо иди, никуда не сворачивай.

– И что?

– А увидишь…

И я пошла.

Итак, вскоре после полуночи 26 апреля мощность реактора упала до 30 МВт.

При такой малой мощности начинается интенсивное отравление реактора продуктами распада, в основном – йодом. Быстро восстановить параметры становится очень трудно, практически невозможно. Надо ждать примерно сутки, пока реактор «разотравится». Значит, эксперимент с выбегом ротора срывается. Это сразу поняли все атомные операторы, в том числе Леонид Топтунов и начальник смены блока Александр Акимов. Понял это и заместитель главного инженера по эксплуатации Анатолий Дятлов. Понял и пришел в бешенство. «Японские караси! – хрипло кричал Дятлов на операторов. – Бездари! Срываете эксперимент!»

Топтунову было ясно, что подняться до прежнего уровня мощности ему вряд ли удастся. Нет, теоретически это можно было сделать, но тогда надо было резко уменьшить число погруженных в зону стержней. Это очень опасно. Для этого надо немедленно остановить реактор. И Топтунов твердо сказал: «Я „подниматься» не буду!» Это было решение, которое могло предотвратить Чернобыльскую катастрофу. Увы, оно осталось только словами, потому что тут же последовал резкий окрик Дятлова: «Брешешь, японский карась! Все сделаешь! А не будешь „подниматься», это сделает Трегуб!» Сдавший смену Трегуб находился рядом – остался понаблюдать за тем, как идут испытания. И Топтунов дрогнул. Потом, в припятской медсанчасти, перед отправкой в Москву, он рассказывал: «Я прикинул: оперативный запас реактивности двадцать восемь стержней… Чтобы компенсировать отравление, придется подвыдернуть еще пять – семь стержней из группы запаса… Очень опасно, но, может, проскочу…. Ослушаюсь – точно уволят!» Молод был Леонид Топтунов, 26 лет, не было у него опыта противостояния начальству…

И он начал подъем мощности, тем самым подписав смертный приговор себе и тысячам других людей…

Я шла по Рыжему лесу, как было велено, никуда не сворачивая. Лес вокруг светился загадочным и жутковатым голубым светом. Я шла и в такт шагам повторяла детскую считалочку: «Раз, два, три, четыре, пять, я иду искать! Раз, два, три, четыре, пять»… Трудно сказать, откуда эта считалка вдруг взялась в моей голове и с какой целью я ее твердила, – наверное, чтобы не умереть со страху в голубом Рыжем лесу. Пройдя метров двести, я увидела впереди что-то большое и темное. Я даже не успела по-настоящему испугаться, когда поняла, что это – наш БРДМ. Но ведь я шла совершенно прямо! Ни разу никуда не повернула…У машины стоял и смеялся Шинкаренко.

– Ну что, попытка заблудиться не удалась? – поинтересовался он. – Попробуй пойти в другую сторону… ну, например, налево.

Я снова пошла. И снова вышла к БРДМу. Потом я еще несколько раз отправлялась строго по прямой в разные стороны и все время наталкивалась на нашу машину.

– Что за черт? – наконец поинтересовалась я у нашего проводника. В полувоенной, полумистической обстановке я стала постепенно забывать о хороших манерах.

– Черт, черт, – согласно кивнул Шинкаренко. – Он и водит тут. Всех водит, не бойся, не одну тебя. Можешь хоть сто раз пойти по прямой от машины, а выйдешь все равно сюда же.

– Почему?

– А кто его знает! – пожал плечами Володя. – Зона… Теперь отойди так, чтобы нас не видеть, и постой немного. Просто стой и молчи. Слушай…

Я отошла от БРДМа метров на триста и тихо встала посреди Рыжего леса. Сперва было очень тихо. А потом я услышала голоса… нет, скорее шепотки. Словно кто-то тихо-тихо разговаривал рядом. «Ерунда, – успокоила я себя. – Листва шумит в лесу!» И тут же вспомнила, что лес этот – сухостой и никакой листвы здесь нет. Я прислушалась. Шепот стал громче. Слов было не разобрать, но интонации были слышны явственно – напевные, мягкие, вкрадчивые… И тут на меня вдруг накатил отчаянный, какой-то первобытный ужас. Никакого логического объяснения этому ужасу не было, я прекрасно сознавала, что стою недалеко от БРДМа, рядом с которым расположились мои ребята, что вокруг нет и не может быть никого и ничего опасного, страшного. Но ужас накатывал волнами, и от него стало жарко голове и холодно сердцу, а под ложечкой заныло противно и тягуче.

– Витька!!! – заорала я дурным голосом и кинулась вперед, не разбирая дороги, спотыкаясь и сталкиваясь со светящимися зловещим голубым светом деревьями.