Соседка авторитета - Кирилл Казанцев

– Простите, – услышала я, открыв глаза. И новый жилец тактично вернул свою руку в карман спортивной куртки. – Я не собирался делать ничего подобного, досадно, что молодой человек так распоясался. И все-таки убавьте музыку до минимума, если уж никак невозможно выключить ее совсем.

Гости, поняв, что хамство исходит лишь от Машкиного ухажера, увели его и прикрыли дверь. На площадке четвертого этажа остались лишь я и он. Они не знали, с кем оставили хозяйку, и не понимали моих чувств. Странно, что сосед не произвел на них такого же впечатления, что на меня. Я стояла и, стараясь сохранять независимый вид, смотрела на мужика. А он, не обращая на гордую женщину внимания, стал уходить к своей квартире. Я начала хлопать ресницами и продолжала это делать даже тогда, когда он на пороге обернулся:

– И… Не могли бы вы снять эти туфли? Вас, женщин, там не меньше четырех. И пол у вас, кажется, паркетный. С ума сойти можно, а мне вставать в шесть.

Я растерялась окончательно.

– Простите, если помешала вам, – общий грех я взвалила на свои хрупкие плечи. Подумав, часть груза свалила: – Мы больше не потревожим вас. Обещаю.

Он неопределенно качнул головой, стал уже прикрывать дверь, и в этот момент меня прорвало:

– Послушайте, я даже не знаю, как вас зовут. Вы приходите домой в костюме за две тысячи долларов и по пояс в пыли, выбиваете дверь в своей квартире ногой, бьете одного из моих гостей, извиняетесь за это и просите сделать звук тише вместо того, чтобы устроить скандал! При этом вы носите одежду из салона мужской одежды, похожи на криминального авторитета, живете через стенку, а я даже не знаю, как вас зовут!

С каждым словом, видя, как он внимательно слушает меня, наклонив голову, я заводилась все больше и больше. Передо мной стоял мужик, который умеет слушать! Умеет носить вещи, постоять за себя, не срываться на крик и слушать! Это мужик! Не инопланетянин!.. Или я по-прежнему пьяна и сейчас стою на площадке, разговаривая с миражом, одна?!

Нет, это не было видением. Мне протягивал руку самый настоящий мужчина, имеющий привычку на ночь бриться и чистить зубы мятной пастой, не забывая завинчивать тюбик.

– Антон Павлович. Антон, одним словом.

– А где вы работаете, Антон? – Я пожала его крепкую ладонь. – Вы сказали, что вам с утра на работу? Вам – и на работу?.. На какую работу? Если не секрет, конечно?

– Не секрет. Я восстанавливаю справедливость.

Ну, да, конечно. Опять глупый вопрос задала. Чем же еще этот мужик со сломанным носом может заниматься, кроме как справедливость восстанавливать? На Капитана Америку он не похож, на Человека-паука тоже. Скорее, на внука дона Карлеоне, удачно сбежавшего от собственной охраны. Заходя в квартиру, я придержала дверь и виновато улыбнулась.

– Еще раз простите, что разбудила вас, Антон Павлович. Вас… и вашу жену.

– Я не женат. Для меня это роскошь, – объяснил он.

Понятно… С женой понятно. Ее нет.

И все-таки я не хотела прощаться. Позвала его по имени, стараясь успеть, пока не щелкнет замок на новой стальной двери.

– А солидным мужчинам негоже ходить по пояс в пыли.

– Я гулял в лесу.

– В костюме… – я едва не захлебнулась. – В костюме за две тысячи долларов?!

– Это с пылью, – по-соседски подмигнув, он захлопнул дверь. Но до того, как она стукнулась о косяк, я успела услышать: – Без нее я брал костюм за две с половиной.

Так я познакомилась с новым соседом.

– А этот мужчина очень даже ничего, – дернув бровью, многозначительно посмотрела на меня Маша. – Нет?

– Отправляйся к своему Маугли, – отмахнулась я и, кажется, покраснела.

– Маугли болен, – и она равнодушно приложилась к бокалу с «Киндзмараули». – У него из печени анаболики через задницу выходят.

– Дай ему аллахола и вызови «Скорую», чтобы она увезла его отсюда к чертовой матери.

Идея на самом деле показалась мне толковой. Я велела выключить магнитофон, свет и отправляться по комнатам. Благо, их у меня было три.

Теперь, когда я не видела перед собой одного-единственного, совершенно чужого для меня человека, меня перестала интересовать целая компания давно знакомых людей.

Глава 2

А наутро – опять на работу, в это опостылевшее за три года ЗАО «Энергия». Ей-богу, я уйду из него. Работу главного бухгалтера можно найти и в менее неблагополучной организации. Неблагополучной в смысле не совсем законных финансовых и иных операций. Официально Гена Горецкий торговал оргтехникой, автодвигателями и электроинструментом, а на самом деле перегонял через свои счета астрономические суммы для других лиц. У меня иногда складывается впечатление, что именно для этого, а не ради получения жалких пяти-семи процентов прибыли от продажи компьютеров и создавалось это акционерное общество. Иногда Гена не брезговал и риелторской деятельностью. А всему виной была я. Упомянула всуе, что из Латвии приезжают мои знакомые и ищут квартиру. Цепкий ум Горецкого тут же ухватил тему, и по приезде знакомых в Москву Гена устроил в городе такую цепочку из восьми вариантов, что заработал на этом сумму, которую некоторые официальные агентства зарабатывают после квартала кропотливой работы. Был бы Горецкий торговцем чужим жильем, Билл Гейтс плакал бы, глядя на свои гроши. Но Горецкого прельщал простор, он не умел ограничивать себя ни в чем. Даже работать в одном направлении он не умел, хватался за все сразу и успевал все доделать до конца в ту секунду, когда истекали сроки контрактов. Казалось, он работал не из-за денег, а исключительно для того, чтобы почувствовать себя первым в эту самую секунду.

Уж коль скоро речь зашла о прибалтах, нужно кое о чем рассказать. Например, о том, что я – самая настоящая прибалтийка. Латышка, точнее сказать. Лариса Инваровна Рапкунайте. Мой отец, Инвар Рапкунайте, был в свое время руководителем горкома КПСС. Зимой мы всей семьей жили в Риге, а на лето отец отправлял меня в Земгале. Из этой южной части Латвии я сохранила в памяти колосящиеся поля и пасущихся на выгоне коров. До семнадцати лет я жила, зажатая между Эстонией и Литвой, как арестант на заднем сиденье автомобиля. К окончанию школы шестидесяти четырех с половиной тысяч квадратных километров республики мне хватать перестало, и я, возложив все надежды на снисходительность преподавателей экономического факультета университета, переселилась в столицу. Университет я закончила, а вот оставаться в Латвии почему-то не захотела. Наверное, маминых генов в меня переселилось больше отцовских, и русского во мне было все-таки больше.

А еще, говорят, была бабушка. Ей, если верить родителям, сто два года и проживает она в Амстердаме. В первые же дни Октябрьской революции родители увезли ее в Париж. Там прадедушке и прабабушке не понравилось (не знаю почему – в те времена арабов в Париже не было вовсе), и они уехали в Голландию. Там и осели. А через пятьдесят лет бабушка стала единственной владелицей сырного завода. Приблизительно в это же время от нее на историческую родину убежал папа. Тут же, конечно, сел в СевЛаг, но через два года начались массовые реабилитации. Выйдя, он упрочился во мнении, что диалектический материализм, он же – марксизм-ленинизм, – есть единственное учение, несущее свет, и стал коммунистом. Да так упрочился, что вскоре стал первым секретарем горкома партии.

Отец давно ушел на пенсию и теперь, как там, у нас, водится, возглавляет какую-то оппозиционную компартии фракцию. Должность почетного председателя позволяла ему до недавних пор пересылать мне по триста долларов в месяц, но три года назад, когда я стала зарабатывать в месяц в десять раз больше, я уговорила своего борца с коммунизмом денег мне больше не слать. Два раза в месяц я получаю из Латвии письма и на следующий день бросаю в ящики ответные конверты. Перезваниваемся чаще, настолько чаще, что я начинаю подумывать о том, что отцу к положенной заработной плате почетного председателя добавили пару-тройку тысяч лат. Как раз столько, по моим подсчетам, он и тратит на международные звонки. Впрочем, беспокоиться о финансовом положении моих родителей не приходится, так как три года назад отец приобрел особняк на берегу Балтийского моря, в деревеньке, которую я, по причине своей русскоязычности, выговариваю лишь по слогам. Ве-на-ля-би-на-яльбе. Веналя-бина-яльбе. Да, Веналябинаяльбе. Что-то вроде нашего Старопромысловска.

Из Латвии я бежала в девяносто восьмом. Позвонила Маша, бывшая сокурсница по университету, и пригласила в Москву. Я собрала два чемодана вещей, купила в дорогу жареную курицу и отправилась на поиски счастья в восточном направлении. Через шестнадцать часов вышла на перрон огромного незнакомого города, посмотрела на пробежавшую мимо бродячую собаку, села на чемоданы и, откусывая от местного беляша, заплакала. Сопли и слезы перемешивались с фаршем, и неудивительно, что первым, кто меня заметил, оказался милиционер. Мой вид натолкнул его на мысли, что минимум, что со мой произошло, – это изнасилование, сопряженное с ограблением. Я успокоила его, он успокоил меня, да так мы и остались вместе на ближайшие два месяца. Человеком он оказался хорошим, спиртным не увлекался, домой приходил вовремя, сам готовил ужин, служил честно, деньги брал лишь из рук кассира УВД города Москвы, поэтому мои средства, привезенные из Латвии в качестве «подъемных», очень скоро закончились. Я намекнула, что неплохо бы получить в Управлении квартиру, а то в комнате общежития УВД площадью в восемь метров как-то неудобно, на что он возмущенно ответил, что… В общем, в Москве таких сержантов без квартир столько же, сколько девиц, выброшенных волнами Балтийского моря к ее вратам.