Слово на Голгофе. Проповеди и наставления для русских паломников в Иерусалиме. 1870–1892 - Антонин Капустин

Довольно, с избытком, опять скажу, довольно сего, кающиеся о Господе братия! Истинно раскаивающийся сам сумеет сказать себе поучение, какого не придумает ни один проповедник. А чего будет недоставать в нашем и его наставлении, то дополнит и доскажет духовник.

Приветствие поклонникам по причащении Святых Таин[4]

Благословение Господне на вас… Но кто мы, дерзающие благословлять вас, преблагословенные причастники честного святого и пречистого Тела и честной Крови Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, – вас, которые, по неложному глаголу Евангелия, в Нем пребываете и в которых Он пребывает, – вас – един дух с Господом сущих, по учению духоносного Апостола (Ин 6: 56; 1 Кор 6: 17)? Нам ли простирать для благословения над вами, живые обители Христовы, свою «бедствующую и худую» руку, хотя бы и трепетную, хотя бы и знаменанную силою священства, хотя бы и властную, по неизреченной милости Божией, настолько, чтобы держать в себе суд и милость определений вечных?.. Нет, не нам, не нам, а имени Его принадлежит слава и право и в сем случае, как всегда, везде и во всем! Благословение Господне преподаем мы вам, братия, не свое; наше, может быть, недостойно было бы и именоваться «благим словом»; нет, но Его, – благословение Господа да почиет на вас. Ища, и чая, и как бы видя Его в лице последнего из Его служителей, вы в недавний вечер трогательного взаимного прощения обид и прегрешений вольных и невольных припадали к грешным стопам моим, лобзали мою недостойную руку, касались благоговейно священных одежд, прикрывавших наготу бедной души, со слезами и воздыханиями устремлялись к сему месту благовестия, в избытке усердия изображали на себе крестное знамение, знаменующее высшую степень почтения человеческого на земле и полные христолюбивого умиления обращались с мольбою ко мне, как бы к самому Господу. О, страшно нам, от лица и о имени Господнем действующим и во имя страстей работных жительствующим, служителям алтаря Господня! Но блаженно, радостно вам, ищущим и так скоро, просто и легко, и как бы для самих себя не ведомо, обретающим сие вожделенное благословение Господне!

Верьте, что оно было с вам и тогда. Оно есть – сугубо-сторицею, – бесчетно-кратно в настоящие святые и светлые минуты.

Благословение Господне на вас! Приступили вы к Нему в таинстве Покаяния, приступил Он к вам в таинстве Причащения. Очистили вы себя первым, просветил Он вас вторым. Отселе… лица ваши не постыдятся. Дерзаем верить и сему. Не далее, как вчера, на образном судище Христовом, припоминая и как бы снова переживая в сердце многое множество наших прегрешений, не чувствовали ли мы на лице своем тот зловещий отблеск греха, который гибельнее пламени и непроницаемее мрака ночи? Но и он ничто в сравнении с угрожающим грешнику стыданием вечным, – позором души безвозвратным, беспрерывным и безнадежным на всю бесконечность веков! Нет, лица ваши не постыдятся! Христос, свет нетленный, просвещаяй и освящаяй всякого человека, грядущего в мире, да знаменает на вас присно, как теперь, так и в великий неотвратимый час исхода вашего от мира, так в последний, судный день общего воскресения, неизменно свет лица Своего! И в нем, – этом свете Христовом, да узрите вы несказанно радостный свет неприступный святой славы бессмертного Отца небесного, святого, блаженного! И будете вы, благословляемые теперь от недостоинства нашего, благословеннии от Отца небесного и да наследите уготованное вам царствие от сложения мира!

Благословение Господне на вас, Того благодатию и человеколюбием всегда, ныне и присно и во веки веков!

Слово, произнесенное в Иерусалиме на Святой Голгофе вечером в Великий Пяток при обношении Плащаницы 26 марта 1871 г.[5]

«Кто даст главе моей воду, и очесем моим источник слез, да плачуся ден и нощь о побиенных дщере людей моих?» (Иер 9: 1). В плачевное для Иерусалима время раздавался пророческий вопль сей. Время то прошло. Настало другое – еще плачевнейшее. В Иерусалиме произошло новое побиение, которому имени нет, примера не было, подобия не будет. Пророче Божий! Прекрати свой плач о Иерусалиме, остави мертвым погребсти своя мертвецы (Мф 8: 22), не рыдай над тем, что можно забыть, исправить, заменить, исцелить… восплачь над неисцельным и безвозвратным! Сюда приди с своею высокою богословною иеремиадою, с нами стань сокрушен и скорбен, в ужасе объятый болезнями, яко рождающия (Иер 8: 21), у Креста сего всеродного ищи слез всего мира о побиении не дщере людей твоих, законопрестутых (Иер 9), гнусных, постыдных (Иер 8: 12) по твоему же слову, а Сына человеческого, яко агнца непорочна и пречиста, Христа.

Боголюбцы братия! На месте сем, в минуты крайней тревоги и всякого неудобства, люди, ничем не приготовленные для богомыслия – разбойники и воины – богословствовали. Нам ли, от святой купели крещения богословам, в воспоминательный день страдания и смерти Богочеловека, под неумолкающий глас церковных богохвалений, не открыть здесь устен для слова о Боге-Слове?

Но… кто даст главам нашим воду и очесем нашим источник слез, да плачемся и мы день и нощь о том, что в лице избранного из поколений человеческих сделали мы с Божеством, благоволившим облечься в наш смиренный образ? То, о чем в самые редкие минуты самого высокого увлечения духовного мог только сладостно мечтать земнородный – явление Бога в очертательном и всем доступном виде совершилось, к утешению, похвалению и ублажению всего человеческого рода. И иудействующий и язычествующий мир могли отселе беспрепятственно видя Сына, видеть Отца и не иметь нужды более спрашивать у мира и у всего творения Божия: покажи нам Отца. Над чем усиленно и болезненно бился в течение многих веков (увы! продолжает и в наш век без нужды «бить себя») блуждающий разум мудролюбцев, явилось, открылось, воссияло на весь мир непредвиденным и немыслимым событием – рождением от непорочной Девы младенца – превечного Бога. Увидели все, имевшие очи видеть, что зиждительное Начало всего сущего не есть отрешенное от всего мыслимого, безличное, бессвойственное и безымянное бытие, а есть живой, умный, благой, правый, правящий, судящий и воздающий предобраз нас самих. Какая радость для бедного и смертного рода нашего! До сего бы только и дойти человеку. Здесь бы и остановиться человеческому уму.

Но… блаженные те очи, видевшие то, чего не видел Авраам, беседовавший с Богом, как с своим другом, не источали неудержимых и непрестающих слез умиления от единственного и неповторимого видения. Люди не знали, какой цели сокровище имели в руках своих, и на какое позднее раскаяние обрекали себя. Не только мысль о Боге в образе человека, но и мысль о Христе в лице Иисуса, простого галилеянина, не могла привиться к понятиям предубежденного народа. Богочеловек ведал это и охотно укрывал себя под пророческим именем Сына Человеческого. Божественные дела Его, между тем, не переставали глашать за Него, и в обществе учеников Его не обинуясь считали Его Христом и Сыном Божиим… Пусть бы хотя на этом остановился человек!

Нет. Чем гласнее было свидетельство дел, убеждение учеников и само, наконец, многократное неложное исповедание «отца лжи», тем упорнее осчастливленный мир восставал против новоявленного Божества. Учителю и Чудотворцу на каждом шагу перечили, поставляли вопрос о праве, отказывали в божественной власти (даже тогда, как видели ее неотразимо перед собою), смеялись над Ним, обзывали Его лжецом, обманщиком, грешником, беснующимся, сообщником диавола (Он… сообщник диавола!), хулителем, возмутителем, и, вместо того чтобы, так сказать, исчезать в радости от небывалого и неслыханного сочетания божества с человечеством, всеми силами старались отречься от него, обличить или разоблачить, в разглашаемом и прославляемом Сыне Божием простого, всем подобного, человека, и ничего более! Но… пусть бы, наконец, уже этою, видимо напрасною, борьбою ограничился человек!

Еще раз: нет! Напрасно свидетельствовал Иоанн. Напрасно глашали на весь мир исцеленные глухие, немые, слепые, хромые, прокаженные и расслабленные. Напрасно вопияли камение земли. Напрасно гремели пространства неба. Все, все напрасно! И утаивал Он свою божественную силу, и показывал ее всенародно. И оставлял без внимания толки наветников, и пытался опровергать их. И запрещал называть себя Сыном Божиим, и доказывал свое не только сыновство, но и единство с Богом. Еще и еще: напрасно! Закоснелое неверие домогалось последнего, решительного и завершительного доказательства его простого человечества, Его смерти. «Иные спасе, да спасет и Себе. Аще царь есть Израилев, да снидет со Креста, и веруем в Него» (Мф 27: 42). Не снидет Он и не уверуете вы, «косные сердцем, еже веровати» (Лк 24: 25)! Не можем мы сказать уже: пусть бы они и оставались навек с своим домогательством. Нет. Чуть мысль о Кресте зародилась в уме людей, как Невидимая Рука уже двинула его на Голгофу!