На темной стороне Луны - Георгий Вайнер

— Бери. Я не курю.

— За «Купола» спасибо. Для душевных разговоров держите? — Уммат жадно закуривал, ломая спички.

— Ну да, — серьезно кивнул Тура. — К таким умникам, как ты, в доверие втираться. Так где ты его, все-таки, взял?

Глухо гудели и бились в стекло мухи, огромные и неторопливо-наглые, как воронье. По землистому лицу Уммата текли мутные капельки едкого пота.

— Начальник, вам, по-моему, этот вонючий шприц важнее, чем раскрытая и возмещенная кража. Так, что ли, понимать?

— Да. Интересует он меня.

— Я же вам еще раньше говорил: не мой это шприц, — закричал Уммат, судорожно затягиваясь сигаретой. — Я его тысячу лет не видел и видеть не собираюсь. Говорил вам?

— Да. Но тогда ты и про кражу у Маджидова говорил то же.

— Кража — другое дело. Я — вор. Мое дело — брать. У вас есть хобби?

— Да, — кивнул Тура.

— Какое?

— Ловлю людей с медицинскими шприцами.

— Не мой. Точно говорю. Вот интересные люди! Говоришь им правду — не верят. Врешь — верят! Не мой шприц!

— А ты не волнуйся, — усмехнулся Тура. — Ты гляди, уже до пальцев докурил, сейчас ногтями будешь затягиваться…

Уммат покачал головой и с рвущейся из глотки, как свист, яростью прошептал:

— Как я вас всех, мусоров проклятых, ненавижу! Всю вашу подлючую породу! Ненавижу, — повторил он. — Противен ты мне!

Тура вздохнул:

— А ты мне очень нравишься. Ты мне очень приятен, Уммат. Так чей шприц — Маджидова?

— Не знаю! И знать не хочу! Не мой! И напрасно стараешься — не сговоримся мы с тобой…

— Как не сговоримся? — удивился Тура. — Обязательно сговоримся! Если не сговоримся, останешься ты в нулях…

В дежурке раздался какой-то шум. Кто-то с топотом пробежал по коридору, послышались громкие, будто испуганные голоса.

— Что это? — подняв голову, прислушался Уммат.

— Халматов здесь? Где Халматов? Быстрее… — крикнули за стенкой.

Рывком дверь распахнулась, на пороге стоял начальник райотдела:

— Вас к телефону. Срочно. Отсюда говорить нельзя, поднимитесь ко мне. Я побуду с ним… Такое дело…

Халматов уже бежал наверх к телефону.

Из газет:

Открылся Центр электронной прессы. На открытии выступили: первый заместитель председателя оргкомитета «Олимпиада-80» В. И. Попов, первый заместитель председателя Гостелерадио СССР Э. Н. Мамедов и заместитель председателя Гостелерадио СССР Г. 3. Юшкявичус.

Основное звено любой передачи — телевизионная камера. Олимпийское телевидение начнется с 280 таких аппаратов. Это примерно вдвое больше, чем в Монреале. Изображение с основных телевизионных камер попадет на пульт режиссера, находящегося в передвижной телевизионной станции (ПТС), — их будет 73.

Олимпийские телесюжеты из Москвы увидят почти 2 миллиарда человек…

— Я приехал издалека, — сказал парень.

— Догадываюсь, — кивнул Большой Кореец.

— У вас нет времени… — почти неслышно проговорил парень.

— Да? А у тебя — есть? — Парень бессильно пожал плечами:

— Наверное, и у меня его нет. Поэтому я позвонил и поехал сюда…

— А почему сюда?

— Здесь меня никто не знает. И надеюсь, что вас тоже. Вы свое слово сдержите? — спросил парень, и Кореец увидел, что у него на глазах выступили слезы.

— Не знаю — я ничего не могу обещать авансом. Все зависит от того, что ты мне расскажешь, — лицо Пака было неподвижно, как пустыня.

Из внутреннего дворика вышел под навес еще посетитель. Он нес в одной руке несколько шампуров с шашлыками, в другой — тарелку с лепешками, накрытыми салфеткой. Пучок шампуров был похож на букет коричнево-золотистых мясных гладиолусов.

Лучше надо было попросить шашлык, подумал Кореец. Кто мог знать, что шашлычник так быстро раскочегарит свой мангал? Ладно, надо парню хотя бы заказать…

В дальнем углу старички супруги крутили транзистор. Сквозь шум разрядов прорвался голос московского диктора:

— …создано и реконструировано девяносто девять олимпийских объектов…

Потом диктор перешел к другим новостям:

— …Подслушивание телефонных разговоров в Англии приобрело столь широкие масштабы, что любая беседа по телефону фактически превращается в «интервью спецслужбам»…

Человек с шампурами обошел столик, за которым сонно млел иранец со свой пухлой быстроглазой подружкой, поставил на столешницу тарелку, свалил грудой шашлыки и обернулся в поисках стула.

И оказался лицом к лицу с Корейцем — метра три их разделяло.

Авторучка с пляшущим счетом времени, текущая по подбородку парня минералка. Дремлющий иранец, тяжелая золотая подкова в низком вырезе платья его подруги. Где-то далеко позади — повар, подбирающий с земли зарезанных кур. Лицо человека с шампурами напротив, полузабытое, и все равно очень знакомое, лицо острое и смуглое, как перекаленный топор, — все это мелькало перед глазами Пака, сливаясь в протяжный и пронзительный визг надвигающейся опасности, крик вплотную подступившей беды.

Он сунул руку под пиджак, рифленая рукоять пистолета мгновенно, привычно легла в ладонь. Но Большой Кореец сидел. А тот — стоял. И уже скинул с тарелки салфетку, под которой лежал на сливочно-розовой поджаристой лепешке «Макаров».

И счет на секунды — более быстрые, чем те, что насекала электронная ручка, — был против Пака. Потому что стрелять сидя он не мог: прямо по линии огня перед ним был парень в куртке — он-то скорее всего и привел за собой убийцу, еще дальше — беспечный иранец и оцепеневшая от ужаса девка.

Какие отчужденные лица у убийц, успел подумать Кореец и стремительно опрокинулся назад, поднимая коленями на себя столик. Хрупкий пластмассовый щит, ничтожная преграда, отчаянная попытка Корейца выиграть хоть две секунды. Расчет на чудо. Надежда на судьбу. Мечта о спасении. Мольба о жизни. Об уходящем чуде жизни. Господи, как давешние куры. Безнадежный полет без головы… Чудес не бывает…

Пуля вошла Корейцу в грудь еще до того, как он завершил свой отчаянный кульбит, подкинула в воздухе и тяжело швырнула на доски настила.

Он уже не слышал грохота выстрела, как и своего отчаянного горлового крика:

— А-а-и-и! А-аи-и!..

И еще крик его не стих, как тупую душную немоту в кафе разрубили еще два выстрела — убийца стрелял в спину парня, зажавшего от ужаса голову руками. Парень ватно ткнулся лицом в ноги лежащего Пака, коротко захрипел и умер. На голубовато-серой, застиранной джинсе мгновенно проступили два черно-красных пятна.

Очень тихо было под навесом. Чуть слышно булькала вода в пруду, куда стекал темный ручеек из-под перевернутого стола, и там уже толкались, суетились, разевали щелястые рты сазаны. Повар с помертвевшим лицом вытянулся на раздаче рядом с официанткой, бессмысленно-судорожно запахивающей на себе грязный халат, будто она враз ужасно озябла. Никто из посетителей и не пробовал шевельнуться.

Убийца взял с тарелки лепешку, надкусил ее, проглотил кусок, бросил лепешку в воду и пошел к выходу.

Когда он проходил по мосткам, в пруду что-то громко плюхнуло, булькнуло — не то рыба плеснула, не то упало что-то. Никто из сидевших под навесом даже не обернулся.

Через минуту на шоссе послышался шум отъехавшей от «Чиройли» машины.

Из газет:

Из Москвы на отдых отбыл Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель Президиума Верховного Совета СССР Л. И. Брежнев…

Ехали быстро. Через ветровик в машину врывалась струя воздуха, толстая, горячая и плотная, как батон вареной колбасы. Мчались с сумасшедшей скоростью по привычке — нужды в этом никакой не было, ничего изменить уже было невозможно. А специалистов в кафе «Чиройли» и без них уже предостаточно.

Вся надежда на то, что Большой Кореец придет в себя и шепнет — зачем, почему, к кому погнал он в такую даль, среди бела дня, ничего заранее не сказал Туре, никого не предупредив…

Поля хлопчатника по обе стороны шоссе белели ровными рядами понарошечных волн, будто вечернее море, разрыхленное береговым ветерком.

— Давай-давай… — приказал Тура, скрипнув зубами.

Фигурки с кетменями всплывали и тонули в междурядьях волн, будто усталые пловцы в полосе прибоя. Оставалась лишь горячая, плоская до самого горизонта лепешка земли да бесконечные линии электропередачи, расчертившие небо геометрическими штрихами во всех направлениях под немыслимыми острыми углами друг к другу.

«Шорк, шорк, шу-шу-шу» — пели с шипением и гулом на дороге колеса. «У-у-у-гу» — утробно-низко, на одной ноте выл двигатель — в его завывающем реве была огромная сила и тупое упорство.

— А все-таки хорошо, что мы не вернули двигатель, товарищ подполковник, — заметил неожиданно Алик тоном, в котором слышалось плохо скрытое торжество. — Разве на старом мы бы держали такую скорость?

— Как не вернули? — повернулся к нему Тура.

— Завгар сказал: «Пока поезди…»