У каменных столбов Чарына - Виктор Владимирович Мосолов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У медведя есть запасная берлога, приготовленная еще осенью. Напуганный выстрелами, он как будто забыл про нее. Именно сейчас, когда страх улегся, включилась память. Собаки и охотники были далеко, за днями и ночами, за прошедшим снегом. Пришло решение, и в походке медведя появилось нечто новое — уверенность.
Медведь еще раз отряхнулся — зазвенели льдинки на слипшихся от воды завитках шерсти.
Ветер усилился. Замело, закружило… И медведь пропал в бесконечной колеблющейся сети снежинок.
7
На сосне, растущей на высоком берегу, на самой макушке сидит черная в белых точках птица размером с галку, напряженно вытягивает шею… и чуть слышный хрипловатый звук вырывается из ее горла — это кедровка славит весну! Птица поет усердно, старательно, а звука почти никакого…
В низинах еще глубокий снег и прохладно, а на буграх зеленеют проталины. На буграх тепло, но вдруг прилетит откуда-то шальной ветерок и ужалит ледяным прикосновением.
«Весна еще в намеке», но она уже здесь: в деревьях и кустах, в низко проплывающих облаках, в крови всего живущего на земле. Ночью бобры выходят на лед, играют под звездами, томятся, вдыхая легкий весенний воздух. Седой утоптал лапами снежный бугорок и обрызгал «бобровой струей». Это весенний ритуал.
Со своего бугра он первым увидел длинную живую тень… Бобры бросились к полынье. Ухнула, плеснула вода, разошлись круги. И снова тишина…
Тень остановилась на мгновение и поплыла дальше. Скользнула по льду Бобрового плеса. Рыжая шерсть лисицы в лунном свете казалась голубоватой. Так же бесшумно прошла еще одна тень. Было время гона — лисицы тоже дышали запахом талого снега и весенним туманом. Вот из леса вышел третий, очень крупный лис. Обнюхал следы, взвизгнул и понесся длинными прыжками. На лунной поляне лисы-самцы в ярости бросились друг на друга. Схватились! Покатились рычащим клубком! Крупный лис загрыз самца, оказавшегося слабее… Высунув красный язык, стоял победитель. Грудь его поднималась и опускалась, в легкие с хрипом врывался густой воздух, пахнущий кровью и весной. Подбежала лисица. Звери обнюхались. Лисице уже вторые сутки не везло с охотой. Она приблизилась к поверженному самцу, с которым играла час назад и вдруг впилась зубами в его горло… Крупный лис помог ей растерзать теплую еще тушку. Когда от убитого лиса остались только кости и клочки шерсти, самец и самка принялись играть: нападали друг на друга и отскакивали в стороны… Потом ушли в глубину леса, следуя друг за другом: лисица впереди, а за ней лис…
На У глинке, наконец, сломался лед. Поднялась вода. Рыхлые льдины поплыли вниз по реке, застревали у коряг и перекатов, образуя заторы и нагромождения.
Куда делось зимнее безмолвие! Гогочут над Бобровым плесом пролетные гуси, тоненько и печально посвистывают кулики. А на берегу шуршит молодая трава, пробиваясь сквозь прошлогодние листья…
8
Прошло половодье. В сумерки и ночами Седой только и занимался тем, что заделывал щели и укреплял плотину. Никогда еще не было в Бобровом плесе такого высокого уровня воды. Быть может, старый бобр предчувствовал безводное лето?
А год и вправду был очень сухой, год Кояна[1], как говорят старики-казахи.
Бурая весной принесла еще трех детенышей. Теперь в семье было семь бобров.
Наступили жаркие знойные дни, дождей не было совсем. Речка превратилась в маленький ручеек, ключи перестали источать воду. И все же Бобровый плес был полон до краев. Седой внимательно следил за плотиной. Вся жизнь бобров заключалась в этой воде.
И они пережили бы сухое лето, если бы не медведи…
В этот сухой год к Бобровому плесу потянулось на водопой множество диких зверей. Приходила и семья медведей. Их было трое: медведица-мать, маленький медвежонок и еще прошлогодний-пестун. Когда купалась эта троица, вода перехлестывала через плотину. Но это бы не беда! Только медведи придумали и вовсе несуразное. Самый маленький становился под плотиной, а старший-пестун раскидывал ветки и бревна, пока водопад не обрушивался на медвежонка. Визг и рев играющих зверей потрясали лесную тишину.
Напрасно подплывал Седой и с угрозой хлопал своим плоским хвостом по воде — медведи не обращали на него никакого внимания.
Медведи, наигравшись, уходили, и бобры каждый раз принимались заделывать, повреждения. Так повторялось изо дня в день.
Бобровый плес все мелел, пересыхающая речка не успевала наполнять плотину. Вход в нору всегда начинался под водой, а теперь оказался намного выше. Жить стало неудобно и опасно. Оставалось одно — уходить! Уходить вниз по реке. Только там, может быть, еще остались плесы и глубины…
В первую же ночь пути погиб один бобренок. На перекате, когда семья перебиралась по скользким камням, бесшумно подлетел филин… Взвился вверх и вскоре затих пронзительный визг бобренка. Ни Седой, ни Бурая ничем не могли ему помочь…
Бобры продолжали свой путь вшестером. Изредка попадались неглубокие маленькие омутки, но в них было тесно семье бобров, и они шли дальше…
Река Углинка петляла, петляла и привела наконец к Большой реке. Там, где Углинка сливалась с Большой рекой, стояла браконьерская снасть. Седой, Бурая и двое старших бобрят порвали сеть и освободились, а младшие остались в ней навсегда…
9
В этот сухой год и Большая река обмелела, но все же течение в ней было сильным. По реке проплывали пароходы, ночью на них горели огни, иногда звучала музыка. С треском проносились моторные лодки, расходились крутые волны и заплескивали на берег. Иногда на берегу разжигали большой костер, слышались человеческие голоса — рыболовы выбирались на реку в выходные дни.
Однажды Седой увидел плывущего человека. Тот плыл неуклюже, бултыхая руками и ногами, отдыхал в воде, лежа животом вверх. Бобр не хотел пугать человека, он просто вынырнул перед ним и легонько хлопнул хвостом.
— Ай! — закричал человек, хлебнул воды и закашлялся. Он часто замахал руками и быстро поплыл к берегу. Люди всегда убегали от старого бобра…
Когда человек выбрался на берег, там затопали, забегали, и кто-то все повторял одно и то же слово:
— Где? Где? Где?
На этой реке не было ни медведей, ни волков, не приходили на водопой лоси и кабаны. И выдру Седой не видел ни разу. А рыба водилась крупная, намного больше той щуки, что жила в Бобровом плесе.
Седой не любил эту реку за плеск и шум, за обилие воды и сильное течение, которое всегда сносило вниз. И за то еще, что не видно ни конца, ни края этой Большой реки.
