Рыцарство - Филипп дю Пюи де Кленшан

Состоявшему из разобщенных грубых воинов рыцарству — этому еще несовершенному и лишенному всякой привлекательности плоду устремлений к лучшему, в который Церковь быстро вдохнула жизнь, — еще предстояло определить свое место по отношению к светской власти. К тому времени, как начал развиваться институт рыцарства, эта власть полностью основывалась на том, что мы справедливо называем феодальной системой. Все люди в структуре власти (пока еще рано говорить о государстве, ибо обычаи, законы и границы были пока слишком расплывчаты) связывались друг с другом узами зависимости. Королю, зависевшему от Бога, высшая знать должна была приносить клятву верности (la foi), то есть обещание выполнять свои обязательства перед монархом, и оммаж (hommage), то есть признание этих воинских и финансовых обязанностей, которые они, в свою очередь, получали от подвластных им баронов. Спускаясь ниже по ступеням иерархической лестницы, видим, как воин, державший мелкий арьер — фьеф, также приносил эту клятву верности и оммаж своему непосредственному сюзерену. На самой нижней ступени этой лестницы Иакова находится прикрепленный к земле серв, являвшийся не более чем пленником своего сеньора, но пленником, которого этот сеньор защищал лишь из экономических соображений против приходящих издалека полчищ или от слишком воинственного соседа: он входил в состав принадлежавшего сеньору скота, если употребить самое грубое слово.

Какое же место было суждено занять рыцарству в этом строении, строении замечательном, ибо лишь благодаря его существованию Европа раннего Средневековья (V–IX вв.), чье население состояло из множества групп, державших, говоря на современном воинском жаргоне, круговую оборону, смогла пройти сквозь эпоху великих терзаний, каким являлся период варварских нашествий? В конечном счете благодаря исключительно своему собственному устремлению рыцарство достигнет и освоит все ступени феодального общества. Короли будут посвящать подданных в рыцари; но и мужлан, проявивший доблесть в бою, иногда сможет получить благословленный рыцарский меч и избежит участи серва.

Но, как и Церковь в духовной сфере, средневековые государи постарались в мирской обрасти обратить институт рыцарства себе во благо; прежде всего они сами стали посвящать в рыцари своих вассалов и воинов, которые по этой причине должны были более верно им служить; затем создали всецело преданные им рыцарские ордена, явившиеся не более чем политическим инструментом, которые возвестят о конце подлинного рыцарского духа, поскольку именно тогда рыцарство свернуло с изначального пути. Отношение властей к рыцарству в период с IX по XV век в точности предвосхищает действия правительств, касающихся знати соответственно с XII по XVIII век. Не вызывает сомнения то, что зарождающаяся знать, с одной стороны, и приходящее в упадок рыцарство, с другой, в большей или меньшей степени выступили против абсолютизма, когда закончилось становление государства.

Тем не менее средневековые правители признавали существование рыцарства уже хотя бы потому, что сами становились рыцарями и посвящали в это достоинство лучших своих воинов. И так продолжалось до исчезновения института рыцарства. Центральная власть в государстве все-таки будет признавать существование рыцарского сословия и его независимое положение, попытавшись, правда, законодательно ограничить его могущество. Но власть никогда не старалась узнать религиозные и нравственные принципы, которые подпитывали институт рыцарства начиная с его истоков. В конце концов, может быть, рыцарство являлось скорее состоянием души, а не сословием, а государство, какой бы силой оно ни обладало, никогда ничего не может сделать против человеческой души.

Таким образом, пройдя путь от германского воина до обряда посвящения, после которого можно было считать себя воителем Господа и Церкви, рыцарь обрел свой облик. Личное устремление воинов, желавших примирить свою тягу к войне с требованиями веры, приведшее к возникновению рыцарского братства, вскоре распространившегося в государствах средневековой Европы, сдерживала Церковь и ограничивали власти. Это постоянное давление и медленная утрата европейцами чувства сакрального повлекут за собой исчезновение рыцарства. Таким образом, его история похожа на жизнь любого земного явления: зарождение, которое мы только что изучили, затем расцвет, когда живая кровь питает воинский задор, этот период мы сейчас рассмотрим, а потом медленное старение, во время которого дряхлеет и застывает вся плоть и сердце. И, наконец, остается лишь воспоминание, которое в данном случае слишком часто будет являться под гримасничающей маской пародии.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Рыцарство в период своего расцвета

В XI и первой половине XII в. рыцарство распространилось по всей Европе, но более всего — на землях между реками Сеной и Маасом, истинном центре феодального мира, его самом совершенном порождении. Вплоть до этого оно медленно искало свой путь и блуждало в хитросплетениях феодальной системы и в зависимых связях, являвшихся характерным отличием того исторического периода. В XIII в. о рыцарстве начнут постепенно забывать, и к началу XV в. оно станет не более чем ритуалом, обычным посвящением и даже меньше того. Правление первых Капетингов во Франции станет его золотым веком.

Очевидно, что именно в этот период расцвета и следует изучать институт рыцарства, следить за примечательной жизнью этого воинского братства. Для этого последовательно рассмотрим:

I. Доступ в рыцарские ряды.

II. Обучение рыцаря.

III. Посвящение в рыцари.

IV. Рыцарский идеал.

V. Утрата рыцарского звания.

Человек, интересующийся рыцарством, первым делом спрашивает: «Кто может стать рыцарем?» Ответить на этот вопрос не столь легко, как кажется. Для внесения большей ясности поочередно рассмотрим:

а) Доступ в рыцарские ряды в теории.

б) Доступ в рыцарские ряды в реальности.

а) Доступ в рыцарские ряды в теории

Теоретически и, по крайней мере, до своего расцвета, который, как мы сказали выше, пришелся на период с XI по XII в., рыцарство было открыто для всех. Так, очень часто рыцари выходили из среды воинов, окружавших правителей феодального мира. Также можно утверждать, что любого свободного человека, чье участие вдруг потребовалось в сражении (и не важно, что он не солдат, главным являлась его физическая способность наносить сильные удары), могли сделать рыцарем только за то, что действовал храбро. Иногда в рыцарское достоинство возводили и перед боем, чтобы побудить воина сражаться более яростно. Например, в 1302 г. фламандские сеньоры, перед битвой Золотых шпор,[3] где они одолели французов под командованием Робера д’Артуа, посвятят в рыцари многих бюргеров (которые, сказать по правде, были достаточно состоятельными, чтобы приобрести себе не только полное снаряжение всадника, но и доспехи для лошади), ибо конницы для решительной атаки в тот момент фламандцам не хватало. Кроме того, мы уже это отметили, и физически сильный крестьянин, однажды призванный с оружием на службу к своему сеньору, который пожелал увеличить свой небольшой отряд, мог запросто, доказав свою отвагу, получить рыцарское звание, если этот сеньор, каким бы мелким он ни был, сам уже стал рыцарем.

Для свободного человека цель казалась достижимой. Но для серва? Гюстав Коэн в своей очень неоднозначной «Истории рыцарства в средневековой Франции» утверждал, что условие свободы было единственным, без исключения, требованием для любого кандидата при посвящении в рыцарство. Серв, как считал автор исследования, словно цепью привязанный к земле, не обладал необходимой для рыцаря мобильностью, который из-за своего призвания большую часть жизни проводил в седле. Нам же кажется, что Коэн позабыл о той прагматичности, которая присутствовала в институте рыцарства. Ничто не мешало сеньору, являвшемуся рыцарем, освободить серва, прежде чем повести его сражаться, а затем, если этот неподготовленный боец отлично проявил себя в схватке, возвести его в рыцари. Впрочем, песни о деяниях приводят несколько случаев посвящения сервов в рыцари. В «Жираре Руссильонском» (XII в.) мы находим горькую жалобу, поддерживающую эту же точку зрения: «Да не будет вознагражден тот, кто сына вилана сделал рыцарем». И если слово вилан в данном случае обозначает только крестьянина, не уточняя, был ли он сервом или нет (что представляется весьма сомнительным), то разве в «Амике и Амели» (XIII в.) не видим мы двух сервов, посвященных в рыцарство за то, что остались верными Амику, угасающему от проказы, а ведь этот недуг наводил ужас на людей Средневековья. В «Большеногой Берте» (вторая половина XIII в.) разве рыцарство не пожаловано фокусникам и жонглерам — людям низкого происхождения?