Цветы дальних мест - Николай Климонович

— Вон на лавке.

Шофер лениво закуривал.

— А где ваши-то все? Что ты все один да один?

— Они с утра уезжают. Возвращаются к четырем.

Шофер морщился. Сплевывал в очередной раз. Сдвигал на затылок кепку, и видны делались потемневшие от пота, русые свалявшиеся волосы.

— Ищете, что ль, ископаемые? — задавал он всякий раз один и тот же равнодушный вопрос.

— Нет, — откликался парень с готовностью и сегодня все наново объяснить. — Дешифровкой аэроснимков занимаемся.

— Это как?

— Ну, составляем геологические карты района. У нас есть снимок, с самолета полученный…

— Понятно.

Шофер, зевнув, отбрасывал едва начатую сигарету.

— Как зовут-то?

— Меня? Вадим.

— Понятно, — повторял шофер. Но своего имени не называл.

Тем разговор и кончался.

Водовоз залезал в кабину, козырял молча, заводил мотор. Водовозка трогалась — парень долго смотрел вслед, пытаясь угадать, в какую сторону теперь направится шофер, — вскоре скрывалась за взгорком. Тогда парень принимался затаскивать в дом полные фляги, потом закатывал бочку…

Прошел полдень.

Превозмогая истому, парень поднялся с лавки. Отправиться с ходу на кухню было выше сил, так что он сперва побродил по комнатам, заглядывая во все углы, — искал богомола, что пропал прошлым вечером. Разумеется, никого не нашел. Переступил порог кухни. Здесь был влажный полумрак.

Окошки подпотолочные занавешены, земляной пол спрыснут и выметен. Пахло молотым к завтраку кофе, а от сохнувших на веревке кухонных полотенец — сухими грибами.

На столе, на середине, одинокостью своего стояния не на месте как бы подчеркивая важность содержимого, рисовалась большая темная кастрюля. Парень подошел к ней, приподнял крышку и сперва лишь издалека потянул воздух носом. Но не сдержаться было. Он извлек из кастрюльного чрева обкатанный серый голыш, служивший прессом, вытащил полуутопленную в черно-ржавом соке глубокую тарелку с прилипшими по обводу двумя лавровыми листиками, нюхнул вплотную, разогнулся и стал любоваться.

Пышная парная баранина, нарезанная крупно, мариновалась там, в душной утробе. Купалась в уксусе, питалась перцем, сочилась и истекала.

Парень снова согнулся. Припал, задохнулся, сглотнул, почмокал. Тихо, словно боясь разбить, убрал тарелку на место, водрузил камень, осторожно и чуть не украдкой устроил крышку и с новым вздохом уселся на складной табурет, придвинул мешок с картошкой, ведро под очистки, кастрюлю с водой. Взялся за нож…

Впрочем, всем ли интересно наблюдать, как неловко парень срезает кожуру, оставляет глазки?.. Осмотримся-ка получше.

С первого взгляда видно — хозяйство здешнее заведено примерно.

Вдоль стен кухни выстроились вьючники с лысоватыми фанерными крышками, набитые непортящимися продуктами, а также полуфабрикатами. В углу громоздились новые, тинно-зеленые и старые, линялые и выцветшие баулы, поверх лежало несколько волосатых мотков веревки, восьмерка шелкового шнура. Стояли ведра: алюминиевые и одно оцинкованное, две новенькие фляги и стянутая ржавыми обручами бочка, большой бидон и бидон поменьше с крышкой на бечевочке.

На полках, сколоченных из привезенной с собой фанеры, умещались всякого размера миски; одна в другую наставленные боком — так, что получалась шаткая на глаз пирамида, — темноцветные эмалированные кастрюли; виднелся толстостенный чугунный сотейник.

На гнутых гвоздях по стенам были развешаны: жирночерные, в густой давней саже, сковороды; дуршлаг; шумовка на длинной ручке, обмотанной изоляционной лентой; толкушка для пюре, подвешенная на пластмассовом красном проводке; доска для разделывания мяса, массивная и растрескавшаяся, и две доски поменьше, на одной из которых кто-то выжег давно, от скуки видно, стершийся уже кособокий домик с трубой. Наверху, под потолком, на протянутой специально вдоль всей стены доске, мерцал ряд жестяных, красными и синими квадратами украшенных, металлических банок для круп. Завершал это великолепие веер отточенных с неимоверным старанием кухонных ножей с тяжелыми ручками, торчавших из подставки на столе.

Не забыть бы, впрочем, и газовую плиту. Две конфорки, три пузастых баллона и змея шланга к одному из них: стальная спиралька на хвосте, серо-крапчатый редуктор вместо капюшона.

Было и всякой всячины, глазом неохватной. Баночки, тряпочки, ситечки, мерочки, вазочки, ступочки, рюмочки, крышечки, ключечки, ложечки, кружечки, пробочки, ежички, цапочки, щеточки, венички, терочки, блюдечки; а по диагонали из угла в угол — толстый шнур, на котором на запекшихся веревочных петельках развешаны куски бараньей туши: бордово-черные, с млечно-голубыми сухожилиями, с видными кружками чернильного клейма, в желтоватом жиру, кой-где зазеленевшие и прикрытые небрежно марлей — от мух.

Из этого-то мяса и предстояло парню готовить суп и второе.

Однако, спросите вы, кому в голову пришло к такому-то хозяйству подпустить ленивого и неумелого парня? Была вручена ему, конечно, поваренная книга, настрого сказано сверяться во всем по ней. Да и устно дадено наказов и советов. Но все одно, коли уверен человек, что котлеты делаются из уже проваренного мяса, так ведь сперва варить поставит, а потом уж в книгу полезет.

Нужен был на кухне женский глаз. Но так уж было договорено: коли не найдется повариха на месте, будет на кухне парень. Повариха не нашлась. Парень варганил кое-как супы из концентратов, мастерил невиданные какие-то блины из блинной муки, макароны опускал конечно же в холодную воду и, получая за кулинарные свои старания лишь нагоняи и взбучки от начальства, нарекания от остальных, уверен был, что работа других, в отличие от его собственных обязанностей, — сплошное развлечение.

Дел-то: шатайся целый день по солнышку — да и не целый день ходи, большую часть пути везут тебя, — помахивай молоточком и собирай камешки. А здесь?

Он старался развлечь себя хоть тем, что срезал кожуру бойко завивающейся спиралью, да только она все отрывалась невпопад, или утолщалась некстати, или хлюпалась, сырая и скользкая, на голую ногу. И все стоял в ушах какой-то шум.

Словно где-то жужжит мотор вдалеке. Да только знал уж теперь парень точнее точного, что это обман.

Так всегда было — пошуршит сухим листом вонючки ветер под окном, взлетит где-то рядом в тишине скарабей, а он уж бежит, бежит во двор — встречать, еще не зная кого…

Шум нарастал. Но парень сидел упрямо, лишь вздрагивая, замирая на миг, вслушиваясь. Но только замрешь — тихо делается до звона в ушах, вновь примешься за картошку — снова гудит вдалеке…

Хватит! Последнюю картофелину зашвырнул он в кастрюлю, получив немедленно сдачи — фонтанчик грязных брызг в лицо, поболтал перемазанной рукой в коричневом бульоне, пальцами перебрал сырые кругляши, побрел во двор воду слить, сцедил, картофелины придерживая, возле пролома в изгороди, распрямился и увидел перед собой явственно выплывающее из-за недалекого гребня пыльное облачко.

Вот показалась и сама водовозка, скрылась с глаз, выползла ниже.

Ржавый ее кузов почти сливался со всем вокруг, парень щурился, из виду ее не теряя, но вдруг почудилось: на этот раз шофер не собирается заворачивать, а едет мимо, мимо. И парень закричал, замахал руками, подпрыгивая, и кричал, пока не убедился, что водовозка идет, переваливаясь по буеракам, к кошаре напрямик.

Ворчащая утробою машина была уж метрах в двадцати, как парень разглядел, что в кабине на этот раз шофер не один. Водовозка добралась до уезженного пятачка перед домом, мотор дернул раза два, машина затряслась беззвучно, словно сдерживаясь, чтоб вконец не расчихаться, заглохла, наконец. Дверца отпахнулась, шофер высунулся над ней, крикнул:

— Один, что ли?

— Один, — пожал плечами парень.

— Ну так принимай — тещу тебе привез!

И тут же из-под второй дверцы показалась голая нога и принялась, дергаясь вразброс, шарить внизу ступеньку. Уставив ногу, теща поползла из кабины задом. На ней было застиранное коричневое платье, брели по которому унылые бордовые цветы, с насквозь черными окружьями у подмышек, и, пока она пятилась, из-под задравшегося подола светили грязного цвета длинные трусы. Парень отвернулся.

— Что ж тещу-то не встречаешь? — ухмыльнулся шофер. — Иль не рад? Начальница-то ваша повариху искала, вот эта самая повариха и есть. Тетя Маша, прошу любить и жаловать.

Постепенно делалось яснее, отчего лезла тетя Маша из кабины задом, долго и медленно. За ней, словно улов в неводе, тянулась длинная связка сеточек, узелков и сумочек. Багаж, по извлечении, выглядел так: к большой дерматиновой сумке приторочены были две авоськи, к авоськам подвязаны тряпичные узелки, тут же была и картонка с ботинками, стовитково перехваченная бумажной бечевкой.

Когда все хозяйство, как ручной выводок, остановилось возле ее ног на земле, тетя Маша освобожденно подергала плечами, деловито повозила локтями по бедрам, поправляя что-то на себе, хрипловато спросила, обращаясь к шоферу: