Счастливчик Лукас - Максим Сергеевич Евсеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Надо сказать, что старая это лестница, помнила еще Ингваза Хитрого, и построена была специально для него и тайных его утех. По ней он поднимался в западную башню, на самый ее верх, туда под крышу, где в маленькой комнате с ужасом и отвращением ждала его рыжеволосая Ангьялка. Но мы не пойдем в ту комнату под крышей, в ту комнату, которая помнит ужас и решительность благородной пленницы. Мы не пойдем в нее – она не приносит радости и много лет замковые слуги избегают входить в эту комнату, из окна которой шагнула когда-то давно несчастная Ангьялка. Вот та темная рыцарская зала, стены которой украшены оружием и гобеленами нужна нам теперь. Присмотрись, читатель, там у горящего в камине огня, сидит теперь герцог Альбрехт. Сидит и несмотря на теплый весенний день, несмотря на огонь в камине не может он согреться. Он стар и сед старый Альбрехт, но ты не обманывайся его седыми космами, его блеклыми почти прозрачными глазами, утопающими в глазницах, не верь его сгорбленной спине и тихому его голосу, ибо и по сей день хитер старый герцог Альбрехт, и по сей день он держит страхе своих врагов, и в еще большем страхе он держит своих подданных. А кто же это рядом с ним? Этот строгий весь в черном господин не знаком мне. Он держит себя с герцогом так уверенно и даже надменно, что я даже рад, что не имел несчастья общаться с ним до этого момента.
– Ах, какая досада, святой отец, что ваш хозяин и мой кузен, добрый Ансельм не смог сам присутствовать при подготовки столь знаменательного события.
– Я, в очередной раз, герцог, напоминаю вам, что моим хозяином является только Бог и, в некотором роде, глава нашего ордена. Даже римский епископ, Pontififex Maximus и тот признает почти неограниченную свободу ордена святого Игнациуса и не настаивает на нашем подчинении Риму. А уж он, поверьте мне, ваша светлость имеет гораздо больше прав чем все земные владыки. И здесь теперь я нахожусь как друг курфюрста Ансельма, но не как его слуга. Что же касается вашего беспокойства об отсутствии моего господина… Тьфу! – в этот момент священник сначала грязно выругался на латыни, а потом также истово на латыни же взмолился. – Вот видите, герцог, что даже мы слуги божьи можем проявлять самые низменные человеческие чувства, если к нам не проявляют подлинного уважения, каковое и положено проявлять к тем, кто несет слово Божье и разъясняет волю Его!
Священник сложил ладони перед собой и некоторое время делал вид, что молится, а герцог, составив самое благостное и даже обеспокоенное выражение лица наблюдал за этим в полном молчании. И только изредка глаза его светлости перебегали на темный, завешенный портьерой угол в дальнем углу рыцарской залы, которая в такие моменты колебалась от непременных в старинных замках сквозняков.
– Итак, ваша светлость, вернемся к нашей беседе. Вы помнится сетовали, что нет с нами вашего кузена Ансельма и намекали, как мне показалось, что подготовка к вашему отречению идет полным ходом. Или мне это лишь показалось? Может вы опять сомневаетесь в необходимости этого шага?
– Что вы! Что вы… – устало взмахнул руками герцог. – Все уж решено окончательно. Я стар, ваше преподобие и власть уже не держится в моих руках, так уж пусть лучше ее передать в добрые родственные руки, чем она выпадет в прах и смуту, увлекая туда же все мое герцогство.
Их Светлость прикрыли глаза ладонями, плечи герцога несколько раз вздрогнули, и он надолго замер обессиленный. Эта сцена, наверное, могла бы продолжаться бесконечно, но священник не выдержал первым и поторопил собеседника вернуться к делам насущным.
– Полноте, ну полно, ваша светлость! Я верю, что ваше беспокойство о судьбе государства велико, но уверяю вас, что ваш кузен исполнен самых серьезных намерений сохранить прежние в государстве порядки и позаботится о его гражданах. А если он и изменит что-то, то лишь ради общего блага. Вам же теперь стоит подумать не о делах земных и суетных, но об вашей мятущейся душе. Или мысль о страшном суде не наводит на вас ужас больший, чем пустой страх о потере власти?
И в этот момент герцог Альбрехт опять затрясся в притворных рыданиях.
– Я вижу, что вразумления мои смогли растрогать ваше сердце. В том и миссия моя на этом свете, чтобы наставлять и направлять заблудших. И в очередной раз я напоминаю вам, что в далекой Италии есть место для таких усталых путников как вы – ибо все мы на этой земле путники – и там найдут для вас слова утешения.
– Именно, преподобный, именно! В монастырь святого Бекона. Там такому старому греховоднику самое место! Как о величайшей милости прошу вас об этом приюте. О приюте да о чашке чечевичной похлебке на ужин…
– Бекана, Ваша Светлость! Никак не возьму в только: серьезно ли вы теперь разговариваете или насмехаетесь надо мной и над матерью нашей католической церковью!
– Мне ваше преподобие не до смеха теперь. – заговорил герцог Альбрехт тихо и совершенно серьезно. – Может ли смеяться тот, кто в одночасье теряет все чем дорожил превыше всего и что берег, как некоторые берегут чистоту души. Нет, преподобный, если этот человек не потерял рассудок, то он не станет смеяться, а мой рассудок при мне, можешь мне поверить, инквизитор. Я ясно вижу боевые стяги кузена Ансельма у моих границ и поверь человеку, который много раз бывал на поле боя, что я готов скорее выть от бессилия, чем смеяться.
Так зловещ был его голос, что даже святой отец испугался и глаза преподобного расширились от ужаса. Впрочем, священник быстро овладел собой, да и герцог уже опомнился и вновь вернулся к прежней не то шутовской, не то заискивающей манере разговора.
– Ну Бекана так Бекана, лишь бы кормили там без скупости, да не донимали всяким книжным вздором. – проговорил герцог и глаза его плутовато сверкнули из-под приопущенных
