Журнал «Вокруг Света» №02 за 1975 год - Вокруг Света

С. Серов, кандидат исторических наук

Первую ночь на реке Маровийне я чувствую себя как человек, в изнеможении остановившийся после трудного пробега. В ушах еще городские шумы, рев самолетов, на которых я летел; в костях еще девять часов автобуса, трясущегося по дороге, усеянной бесконечными рытвинами, ямами и дохлыми собаками, иссушенными солнцем. Рубашка и брюки прилипли к телу, голову покрывает корка пыли, смешанной с потом, на шее первые ожоги тропического солнца. Впереди — долгий путь по реке Маровийне в земли лесных негров, «буш(1 От голландского слова «буш» — заросли. — Прим. перев.)-негров». Я должен добраться до этих странных, скрывшихся в непроходимых джунглях людей, история которых так же уникальна, как и их образ жизни.

Суринам — бывшая Голландская Гвиана — страна величиною с пол-Италии, а населения в ней — около трехсот пятидесяти тысяч. И десять процентов населения — лесные негры, «буш-негры». История их неповторима и почти невероятна. Это потомки рабов, бывших рабами самое короткое время, потомки тех, кто взбунтовался и сбежал с кофейных плантаций, едва попав на них. Здесь, в Суринаме, не было массовых бунтов рабов, как, скажем, на Ямайке или на Гаити, но зато убегать рабы стали сразу. В Голландской Гвиане рабы прыгали чуть ли не прямо с кораблей, везших их из Африки. Дело, может быть, в том, что природные условия Гвианы очень похожи на Западную Африку, и это способствовало бунту и бегству. На Ямайке же и Гаити африканец попадал сразу в условия настолько чуждые, что проходило много времени, прежде чем он мог освоиться с обстановкой. Гвианские беглецы собирались на берегах лесных рек и подымались по ним, пока не были уверены, что между ними и белыми солидное расстояние. Они останавливались в местах практически недосягаемых и создавали свои деревни. Это, естественно, были африканские деревни, точь-в-точь как те, которые они не по своей воле покинули за океаном.

Из поколения в поколение беглецы сохранили почти не тронутыми африканские традиции, язык — смесь всевозможных африканских диалектов, искусство, свое представление о том, как жить и выжить в непроходимом тропическом лесу.

Лесные негры происходили из разных африканских племен: работорговцы ведь разрывали роды и семьи: им нужно было лишь податливое, растерянное стадо, которое можно сбыть быстро и без хлопот. В джунглях оказывалась толпа беглецов, друг друга никогда не видавших, оказавшихся вместе по воле случая, говоривших на разных языках. Но здесь быстро устанавливалось взаимопонимание.

Лес вокруг них был такой же, какой они знали дома. Там, где белый чувствует себя неуверенным и движется вперед еле-еле, с трудом продираясь, они были в своей стихии. Начавшись однажды, побеги все учащались и учащались. Потом приходила очередь налетов на плантации: они уводили женщин, забирали орудия труда, оружие. А потом — вверх, вверх по огромной реке, все глубже в сельву, все дальше от белых.

Индейцы, краснокожие люди, искони жившие в этих лесах, почти не обращали на беглецов внимания. Они позволили неграм спокойно воссоздать свой мир по берегам рек. Эти два мира — американский и африканский — едва соприкоснулись. Они никогда не смешивались. В иных случаях индейцы и негры жили в нескольких десятках метров друг от друга, но даже следов хозяйственных сношений, смешанных браков, вообще взаимопересечений двух миров обнаружить не удается. И ни следа битв и сражений между ними.

...Уже почти ночь, и свет свечи в моей хижине стал столь силен, что затмевает тусклый свет уходящего дня. Окружающий нас лес мрачен и черен. Ночные голоса, исходящие из него, тысячи немолкнущих, неотступных голосов образуют как бы звуковой купол над рекою.

Негр Виано, хозяин каноэ с мотором, готовит рис на спиртовой плитке. Ганс Роуве, голландец, учитель начальной школы, суринамский старожил, присоединившийся к нам, прилаживает свой гамак к столбам, на которых держится крыша.

Путешествие в каноэ началось в поселке Альбина, лежащем в двадцати километрах вниз по реке. Двадцать километров, разделяющие Альбину и остров Тапудам, где мы остановились на ночь, мы прошли за полдня.

— Гамак не должен висеть ни слишком высоко, ни слишком низко, он не должен быть слишком натянут, — объясняет мне Ганс. — К гамаку, правда, надо привыкать несколько ночей: завтра ты будешь себя чувствовать как избитый.

Ганс обожает поучать — профессиональная, видать, болезнь — и этим иногда действует мне на нервы. Но он хорошо знает образ мыслей лесных негров, знает их язык и потому может быть очень полезен в экспедиции. У него сейчас каникулы, и он просто хочет посетить места, где никогда перед тем не был.

...По мере того как мы поднимаемся по реке, она становится все более живописной и дикой. Время от времени сквозь заросли проглядывает негритянская деревушка. Но мы идем без остановок. Самое интересное выше, и незачем тратить время на другое. На карте я отметил деревню Назон — почти на полпути между Альбиной и островом Стульман; Ганс пока молчит. Утром, перед тем как тронуться в путь, он не смог отказать себе в удовольствии прочесть мне коротенькую лекцию об отличии культуры индейцев от культуры негров; и ту, и другую он наблюдал с близкого расстояния. Кажется, Ганс действительно многое знает о лесных неграх.

— Индеец, — говорит Ганс, — сам себе шаман и жрец. Оставшись один в лесу, он прямо обращается к своим богам, прекрасно устраивается в джунглях и подолгу может жить вне коллектива. Возьми, к примеру, индейскую деревню: хижины очень просторны и никогда не стоят близко одна к другой. А у негров — маленькие хижины, лепящиеся почти вплотную друг к другу. Негр никогда не обратится к богам сам. Ему всегда нужен жрец-руководитель. Одна из самых значительных фигур в общине — это «обиаман», колдун. Иногда он даже влиятельнее, чем «гранман» — самодержавный вождь племени.

...В деревне Назон мы провели три дня. За это время мало что можно было узнать, но я старался привыкнуть к миру здешних жителей. Они относились к нашему визиту вполне спокойно.

Неприятности начались, когда мы попытались уехать.

Сперва у нас сломался лодочный мотор, и мы возвратились на веслах, проплыв меньше километра. Во второй раз, после того как был прочищен карбюратор и мотор заработал, мы наскочили на камень, и у нас заело винт: снова вернулись на веслах. На третий раз — мы уже плыли с полчаса — Динджийое, племянника Виано, нашего лоцмана, вдруг скрутила какая-то болезнь. По-моему, это отравление (парень согнулся пополам от боли в животе, его рвало), но Виано убежден, что тут какое-то колдовство. И, несмотря на мои возражения, он снова поворачивает на Назон.

Виано хочет, чтобы Динджийое посмотрел местный обиаман, колдун этой деревни, известный по всей верхней Маровийне.

Жители Назона безмолвно наблюдают, как мы высаживаемся на берег в третий раз. Их около сотни, они следят за нами с откоса, поднимающегося в нескольких десятках метров от берега. Они молча глядят, как мы несем на руках беднягу Динджийое, который уже и не корчится; сдался, кажется, страданиям и едва-едва заметно стонет. Такой оборот дела начинает тревожить меня, потому что малый в самом деле выглядит скверно. Виано советует мне не подыматься в деревню, а остаться с Гансом на песчаном берегу. Он придет за нами после того, как обиаман взглянет на Динджийое. Нам, белым, напрочь запрещено присутствовать при обрядах обиамана.

Я, однако, не могу удержаться и через несколько минут решаю пойти посмотреть, что происходит. Как упустить такой случай? Маленькая деревня кажется необитаемой.

Странно, ведь еще несколько часов назад я спокойно снимал занятия жителей. Утром многие женщины готовили «квак», основной продукт питания буш-негров. Квак — это смесь кукурузной муки и мелко растертой сушеной рыбы. Рыбу с кукурузой замешивают на воде, а потом закладывают в «матапи», нечто вроде длинной кишки, подвешенной к дереву, чтобы стекала вода. Потом влажный квак отбрасывают на огромные железные сковороды, установленные прямо на пылающих дровах. Женщины беспрерывно помешивают массу большими ложками, похожими на лопаты. Еще несколько часов назад квак готовили в десятке хижин. Женщины не замечали моего присутствия, позволяли мне беспрепятственно наблюдать за их работой. Только некоторые с криком убегали, заметив, что я нацелил на них объектив. Человек тридцать-сорок ребятишек молча следовали за мною, плотно сгрудившись вокруг. Шаг вправо — и весь этот рой делал шаг вправо. Движение влево — и они двигались влево. Никто из них ничего у меня не просил. Под конец я сам решил вознаградить всех: конфеты и шоколадки — малышам, сигареты — взрослым.

...А теперь деревня словно вымерла. Сквозь высокую и очень густую растительность сочится красный свет заката, из лесу доносятся первые звуки, объявляющие наступление вечера. Под большими сковородами, в которых готовили квак, огонь почти потух, и в воздухе стоит еще приятный запах пищи. Я прохожу немного вперед, но никого не вижу. Наконец деревня кончается, я высматриваю какую-то тропинку. Я иду по ней и через несколько шагов замечаю, что деревня вовсе не кончилась, напротив, рядом новая поляна с несколькими хижинами. И вокруг хижины побольше в молчании собралось все население Назона.