Сын Красного корсара - Эмилио Сальгари

— Я не могу ответить на этот вопрос, маркиза.

— И тем не менее вы не должны исчезнуть так скоро. Вы ездите верхом, граф?

— Да, маркиза.

— Завтра состоятся петушиные скачки, и я бы желала, чтобы вы приняли в них участие.

— Почему?

— Наградой победителю будет мой поцелуй, и выигравший также должен поцеловать меня.

Граф де Миранда слегка вздрогнул.

— Что бы ни произошло, — сказал он, — я буду участвовать в скачках. Доброй ночи, маркиза, мы увидимся, потому что это необходимо.

Он поцеловал руку прелестной вдовы и вышел в сопровождении слуги-мулата, с трудом державшего тяжелый серебряный канделябр. В то же самое время последние гости покинули великолепный дворец Монтелимар.

Глава II. Жестокий поединок

— Сегодня вечером бакан[9] задерживается.

— Набей в трубку в два раза больше табака, мой дорогой Мендоса. Я загнал его туда на два пальца, и теперь тяга замечательная. Как ты думаешь, какая разница между ступенями этой церкви и ступеньками судовых настроек?

— На «Новой Кастилии» есть хотя бы что выпить, Мартин.

— Но там и бомбы сыпятся, Мендоса, а у испанцев они не менее грозные, чем наши.

— Не буду возражать, дружок, в любом случае там я чувствую себя лучше. По крайней мере, есть пушки, чтобы отвечать.

— А твоя драгинасса[10] что, не считается? А пистолеты твои, может быть, заряжены табаком? Вечно ты ворчишь, Мендоса, как это и положено старому моряку.

— Однако скажи, Мартин, умеет ли ворчун так же хорошо работать шпагой и саблей.

— Если бы это было не так, сеньор ди Вентимилья, племянник знаменитого Черного корсара, не выбрал бы тебя в сопровождающие.

— Ты всегда прав, Мартин. Музыка закончилась?

— Я ее больше не слышу.

— Тогда капитан скоро придет.

— Набей трубку.

— Тяга у нее, как в камине.

— Ложись-ка и вздремни, если тебе хочется. Я посторожу.

— Ты смеешься надо мной, канонир. Старому моряку с «Молнии», служившему еще у Черного корсара, заснуть в тот момент, когда молодому графу ди Вентимилья угрожает, возможно, опасность? Ты спятил, Мартин.

— Тогда набей в трубку три порции табака.

— Даже десять, если хочешь, лишь бы не закрывались глаза, лишь бы можно было защитить сына бедного Красного корсара.

— Тише, Мендоса. Кто-то идет.

Двое мужчин, сидевших на широкой лестнице старой церкви, резко поднялись, держа руки на пистолетах, наполовину спрятанных в повязках из красной шерсти, укрепленных на боках.

Это были люди очень крепкого сложения, сильно различавшиеся по возрасту. Тот, кто звался Мендосой, прожил никак не меньше пятидесяти лет, другому едва ли стукнула половина. Оба были среднего роста, коренастые, с огромными ручищами, могучей грудью и основательно посаженными бычьими спинами.

Только цветом кожи они различались. Тогда как у первого кожа всего лишь побронзовела на ветрах и солнце, второй был совершенно черный, да к тому же у него отсутствовала растительность вокруг губ и на подбородке.

— Идет? — спросил старший. — У тебя глаза получше моих. Я не такой дикарь, как ты, мой дорогой Мартин.

— Не ожидал я такого оскорбления с твоей стороны.

— Он отрицает свое родство с Вельзевулом. Говорят ведь, что дьявол черный.

— Ты его никогда не видел, Мендоса.

— И даже никогда не стремился к этому, — ответил старший. — Ну, видишь?

— К нам приближается мужчина.

— Это сеньор ди Вентимилья?

— Леопард я, что ли?

— Тем не менее и отец твой, и дед знавали этих чудесных зверей, когда жили в их краях.

В этот момент послышался легкий свист, потом человек быстрым шагом направился к церковной лестнице.

— Сеньор ди Вентимилья! — вскрикнули оба моряка, поднимаясь на ноги. Это и в самом деле был граф де Миранда, или, лучше сказать, ди Вентимилья, племянник знаменитого Черного корсара. Он шел, время от времени оглядываясь назад, словно боялся, что его кто-то преследует.

— Доброй ночи, храбрецы, — сказал он. — Какие новости, Мендоса?

— Не слишком хорошие, господин граф, — ответил старый флибустьер.

— Вы ничего не узнали о кавалере Баркисимето?

— Мы расспросили больше двадцати человек и столько же упоили, но никто не мог нам сказать, где находится секретарь маркиза.

— Однако меня уверили, что он должен быть здесь, — сказал сеньор ди Вентимилья. — Только он может назвать имена тех, кто вынес позорный приговор Красному и Зеленому корсарам, а после приказал повесить их.

— Похоже, этот негодяй почуял опасность и дал тягу? Вы же знаете, что у испанцев много шпионов.

— Это невозможно! Наш фрегат все считают испанским судном, отправленным для защиты города от возможного сюрприза со стороны буканьеров и флибустьеров, — возразил граф. — Если бы у них было хоть какое-то подозрение, нас бы уже атаковали стоящие в гавани галеоны и каравеллы. Вы не заметили ничего необычного в порту?

— Нет, господин граф. На торговые суда весь день грузили сахар и кофе, а военные корабли не снимались с якоря, — ответил Мендоса.

— И тем не менее я не чувствую себя абсолютно спокойным. Достаточно малейшей неосторожности, и нас разнесут в щепки пушки фортов и кораблей.

— Никто не совершит неосторожного поступка, граф. Команду на берег не выпускают, а я еще поставил часовых возле обоих трапов и даже приставил надежных людей к шлюпкам.

— Несмотря ни на что, я хотел бы уйти отсюда как можно скорее. Наша комедия долго продолжаться не может, а дело свое мне надо здесь уладить. Ах, если бы я смог увидеться с маркизой хотя бы на десять минут, это значительно облегчило бы поиски неуловимого кабальеро. Она должна очень хорошо знать о подлости, совершенной ее деверем.

Он помолчал немного, а потом добавил:

— Не легла ли она спать? Что ж: проверим! Держите наготове шпаги, храбрецы, а также пистолеты.

— Вот уже три часа, капитан, как мы только и ждем случая подраться, — сказал Мартин.

— Следуйте за мной.

Убедившись, что на улице никого нет, они бесшумно пересекли ее и направились к дворцу Монтелимар, находившемуся неподалеку. Граф, не подходя к воротам, обогнул великолепный сад, огражденный железной решеткой, которая тянулась и вдоль торцов здания. Он взглянул вверх и заметил два освещенных окна.

— Она еще бодрствует, — прошептал граф.

Внезапно он вздрогнул.

Из неприкрытых окон до него донеслись нежнейшие звуки.

Кто-то во дворце играл на мандолине. Кто? Ясно, что не слуга и не горничная. Они бы не осмелились взять в руки инструмент, если бы маркиза отправилась почивать.

— Неужели она? — спросил себя граф.

Он повернулся к морякам, обнажившим свои длинные шпаги, дабы избежать всякой неожиданности, и сказал им:

— Придется перелезть через ограду.

— Для моряков это детские игрушки, — ответил Мендоса.

— Пойдем на абордаж, — сказал Мартин.

Граф ухватился за решетку, полез наверх, ловкий, как белка, перемахнул через зубцы и скользнул вниз, приземлившись посреди великолепной цветочной клумбы. Почти одновременно с ним спрыгнули в сад моряки.

— Нам предстоит схватка? — спросил Мендоса.

— Пока оставь в покое шпагу, — ответил граф ди Вентимилья. — Позже увидим, появится ли нужда в хорошей стали. Идемте, но без лишнего шума.

Они пересекли сад, стараясь не хрустеть гравием, которым были посыпаны дорожки, и остановились под освещенными окнами.

На мандолине продолжали играть сладчайшую сигнадилью.[11]

— Это может быть только маркиза, — пробормотал граф. — Эту сигнадилью играли сегодняшним вечером на балу, и маркиза пытается воспроизвести ее… Неужели мне так повезло?

Гигантский бомбакс[12] высотой в добрых тридцать метров, с покрытым колючими наростами стволом, рос возле дворца, протягивая свои ветки почти к самым освещенным окнам и прямо над ними.

— Вот именно то, что мне нужно, — пробормотал граф. — Стойте здесь и ни о чем не думайте. Долго я не задержусь.

Он полез вверх по стволу, избегая наростов, чтобы не поранить руки, тогда как Мендоса и Мартин растянулись под деревом, почти полностью укрывшись в густой траве.

Сильному и ловкому молодому человеку хватило всего нескольких секунд, чтобы добраться до кряжистого сука, касавшегося одного из полуприкрытых освещенных окон.

Он взглянул через стекло.

Его взгляду открылся элегантный кабинет со стенами, увешанными гранадскими гобеленами, столь же элегантной была и его меблировка, хотя мебель стояла тяжеловесная, как это полагалось в те времена.

Комнату ярко освещали несколько свечей, вставленных в серебряный подсвечник.

Однако никого в комнате не оказалось, тем временем мандолина продолжала звучать.